– Что? – спрашивает Джейн, не уловив суть вопроса.

– Ну, если ты что-то вспомнишь.

– А, – говорит она, моргая. – Да. То место около Колумбус-парка было моей любимой пельменной в городе – я ходила туда минимум один-два раза в неделю. Мне кажется, я много бывала в Чайнатауне, хоть и жила в Бруклине. Было легко просто сесть на «Кью» и доехать до Канала.

– Ясно, – говорит Огаст, делая запись.

– Но я облажалась. Я переспала с бывшей поварихи на раздаче, эта повариха узнала и врезала мне, когда я пришла туда в следующий раз, после этого я больше не могла туда ходить. Но, черт, оно того стоило.

Детективная сторона Огаст обдумывает следующий вопрос, но другая ее сторона, которая хочет дожить до завтра, его отклоняет.

– Понятно, – говорит Огаст, не поднимая взгляд от блокнота. – Пельменная в Чайнатауне. Их всего около… пяти миллионов.

– Прости, – говорит Джейн, возвращаясь к своему контейнеру с едой. – Ты можешь сузить список до тех, которые были открыты в 70-е.

– Конечно, если они еще не закрылись и у них есть старые данные о сотрудниках, то я, возможно, могла бы узнать имя той поварихи и, возможно, найти ее и, возможно, она что-то вспомнит. – Огаст откладывает карандаш, наконец-то смотрит на Джейн, которая таращится на нее с набитым пельменями ртом и ошарашенным взглядом – и молит бога, чтобы она смогла это пережить. – Или мы могли бы заставить тебя вспомнить имя этой девушки.

– Как нам это сделать? – говорит Джейн ртом, полным свинины и теста.

Огаст смотрит на ее набитые едой щеки, волнистые волосы и рвет свою мысленную заградительную ленту, говоря:

– Поцелуй меня.

Джейн хмыкает.

– Ты… – Джейн кашляет, не договорив. – Ты хочешь, чтобы я опять тебя поцеловала?

– Дело вот в чем, – отвечает Огаст. Она спокойна. Она абсолютно спокойна, просто работает над делом. Это ничего не значит. – Сейчас апрель. «Кью» закрывают в сентябре. У нас мало времени. А на днях – когда мы поцеловались – это сработало. Это многое помогло вспомнить. Поэтому, мне кажется…

– Тебе кажется, что, если ты меня поцелуешь, я вспомню эту девушку, как я вспомнила Дженни?

– Да. Так что. Давай… – Огаст вспоминает то, что они говорили в прошлый раз. – Сделаем это в исследовательских целях.

– Ладно, – говорит Джейн с нечитаемым выражением лица. – В исследовательских целях. – Она складывает еду обратно в пакет, и Огаст встает, перебрасывая волосы через плечо. Она сможет. Начни с того, что ты знаешь, и двигайся от этого. Огаст знает, что это сработает.

– Итак, – говорит Огаст, – скажи мне, что делать.

Секунда. Джейн смотрит на нее, нахмурив брови. А потом ее лицо разглаживается, и в углу рта, в том, где ямочка, появляется улыбка.

– Ладно, – говорит она и на несколько сантиметров раздвигает ноги, небрежно приглашая Огаст сесть. – Иди сюда.

Черт. Что ж, Огаст сама напросилась.

Огаст устраивается на бедре Джейн и просовывает свои ноги между ее, скользя подошвами по полу между кедами Джейн. Если честно, она не раз и даже не несколько раз представляла, какие у Джейн на ощупь бедра. Они сильные и твердые, крепче, чем кажутся, но у Огаст нет возможности что-либо почувствовать, потому что Джейн поднимает кончиками пальцев ее подбородок и заставляет на себя посмотреть.

– Так нормально? – спрашивает Джейн. Ее ладонь сжимает изгиб таза Огаст, удерживая ее на месте.

Огаст смотрит на Джейн, позволяя своему взгляду опуститься на ее губы. В этом и есть весь смысл. Это механика.

– Да. Ты так это помнишь?

– Почти, – говорит она. И еще: – Потяни меня за волосы.

Несколько звенящих секунд Огаст представляет, как растекается по полу поезда, словно призраки миллиона пролитых лимонадов и выроненных мороженых в рожке.

Полностью под контролем.

Она зарывается пальцами в короткие волосы Джейн, проводя ногтями по коже, прежде чем сжимает их в кулак и тянет.

– Так?

Джейн коротко выдыхает.

– Сильнее.

Огаст делает, как ей сказали, и Джейн издает еще стон, что Огаст считает хорошим знаком.

– Теперь… – говорит Джейн. Она смотрит на губы Огаст глазами, темными, как танцпол на панк-концерте. – Когда я тебя поцелую, укуси меня.

И не успевает Огаст спросить, что она имеет в виду, Джейн сокращает пространство между ними.

Поцелуй… на этот раз другой. Горячее – каким-то образом, хоть это и не по-настоящему. «Это не по-настоящему», – повторяет Огаст в своей голове, пытаясь притворяться, что есть что-то академическое в том, как раскрывается ее рот под напором губ Джейн, что-то по-научному беспристрастное в том, как она сильнее тянет Джейн за волосы и тонет в этом, позволяя Джейн впиться в нее.

Она вспоминает просьбу Джейн, сладкое и медленное как сироп «укуси», и она втягивает нижнюю губу Джейн, впиваясь в кожу зубами. Она слышит резкий вдох, чувствует, как ладонь Джейн сжимает ткань ее рубашки, и считает это прогрессом. Результатом. Она двигается так, как, ей кажется, двигалась бы девушка, которую помнит Джейн, старается дать ей воспоминание своим ртом – кусает сильнее, тянет за губу, проводит по ней языком.

Это длится всего лишь минуту-две, но кажется годом, потерянным в волосах Джейн, и в губах Джейн, и в прошлом Джейн, ладонях Джейн, сжимающих ее кудри, бедре Джейн, теплом и твердом под ней, Джейн на много часов, Джейн на много дней. Все несется подводным течением, а дело на поверхности, и Огаст тоже старается оставаться там.

Когда они отстраняются друг от друга, у Огаст погнуты и измазаны очки, и пожилая женщина неодобрительно смотрит на них через проход.

– У вас проблемы? – говорит Джейн, обнимая в охраняющем жесте Огаст за плечи.

Женщина ничего не говорит и возвращается к своей газете.

– Минся, – говорит Джейн, поворачиваясь к Огаст. – Так ее звали. Минся. Я повела ее к себе домой в Проспект-Хайтс на… Андерхилл-авеню. Это был дом из песчаника. Я жила на втором этаже. Это было мое первое жилье в Нью-Йорке.

Огаст записывает названия улицы, детской площадки напротив, ближайшего перекрестка и весь остаток дня запрашивает доступ к данным о собственниках каждого дома из песчаника в квартале, обзванивая их, пока не находит сына одного из домовладельцев, который помнит американку китайского происхождения, жившую на втором этаже, когда он был ребенком.

Поцелуй устанавливает: Джейн переехала в Нью-Йорк в феврале 1975-го.

И вот так это становится их новым занятием. Еда, песни, старые статьи и теперь поцелуи.

У них еще нет кое-какой критически важной информации – например, детство Джейн, или ее раздражающе неуловимое свидетельство о рождении, или событие, из-за которого Джейн изначально застряла, – но нельзя предугадать, какое воспоминание может вызвать цепную реакцию, ведущую к чему-то важному.