Эдит снова обвела взглядом опочивальню со всеми ее удобствами.

– Я в Дунхолме уже прижилась, – с тоской протянула она.

– Отдам его Ситрику. Он Дунхолм знает, родился здесь и вырос, его отец когда-то владел им.

Ситрик был незаконнорожденным сыном ярла Кьяртана Жестокого, в детские мои годы бывшего злейшим моим врагом. Ситрик не унаследовал дурных наклонностей отца, зато в воинском таланте ему не уступал. Начав моим слугой, он стал теперь одним из моих самых доверенных военачальников.

– Некоторое количество воинов оставим с ним, – продолжил я. – Стариков по большей части, а он может подобрать и обучить новых. Все они будут христиане, ясное дело: как здесь установится власть саксов, места для язычников не останется.

– А как же Беббанбург? – поинтересовалась Эдит.

– Год назад я думал, что у меня появился шанс взять его, – безрадостно ответил я. – А теперь? Кузен удерживает крепость, Константин хочет ее захватить. С кузеном-то я как-нибудь справился бы, а вот разбить скоттов будет потруднее. Стар я стал, любовь моя, и не могу сражаться вечно. – Я помолчал и наполовину повернулся в сторону укреплений. – Только не говори никому. До поры.

Естественно, на следующий день весь Дунхолм знал о моих планах.

Нам предстояло плыть во Фризию.

Я доверял Эдит. Кое-кто считал это глупостью с моей стороны, поскольку некогда она была моим врагом, но теперь Эдит стала мне не только другом, но и женой, а как может любовь существовать без доверия? Поэтому позже ночью, убедившись, что нас не могут подслушать, я рассказал ей правду. Первый наш разговор предназначался для тех, кто мог уловить наши голоса, находясь снаружи, и я знал, что со временем его содержание донесут моему двоюродному брату.

Поначалу он наверняка не поверит, но эту историю будут передавать раз за разом, а свидетельств в пользу ее подлинности хватит с головой. Она не заставит его утратить бдительность, но посеет семена сомнения. И этого вполне достаточно. Если я ошибся и Эдит не стоило доверять, я избавлю его от сомнений. Он будет точно знать, что я иду.

Эдит была верна мне. Кто знает, сколько на моем пути встретилось предателей?

Кого-то я вычислил и повесил на ближайшем дереве. Но только после того, как скормил им ложь, которую они передали моим врагам. Тем не менее уверен, что многие другие остались нераскрытыми. Я, разумеется, смотрел в оба. Следил за теми, у кого завелось внезапно больше золота или серебра, чем им полагалось, или чьи жены вдруг начали щеголять в роскошных платьях с красивой вышивкой; за людьми, которые отводили взгляд или которые стояли уж очень близко, пока я болтал с Финаном или с сыном. Наблюдал за такими, кто выказывал слишком много внимания Эдит, чьи слуги чересчур дружески держались с Рориком, моим личным слугой.

Но я так и не выявил всех, кто предавал меня, как мои недруги не раскрыли всех, кто предавал их.

Я не жалел денег на своих лазутчиков, как и мои враги щедро платили золотом следившим за мной. На меня работали люди, что служили Эдуарду в Винтанкестере, а также виночерпий, клерк и кузнец из хозяйства Этельхельма. Но вот из служивших кузену у меня не было никого. Я пытался найти мужчину или женщину, кто извещал бы меня о событиях внутри Беббанбурга, однако все мои старания не принесли успеха. Зато я получал немало сведений о делах моего кузена от людей, обитавших в разных местах на восточном побережье и даже за морем, во Фризии. Из тех же портовых таверн мне приходилось черпать новости и о Шотландии, потому как при дворе Константина лазутчиками я тоже не обзавелся.

Двоюродный брат, в этом я был уверен, каким-то образом был в курсе моих дел. Быть может, кто-то из моих собственных людей? Или какой-нибудь поп в Эофервике? Или торговец из Дунхолма? Я не знал, кто они, но знал, что эти люди существуют. Был у него, как и у меня, народ, собиравший слухи. У христиан есть чудная привычка исповедоваться во всех своих дурных поступках своим колдунам, а многие из этих чародеев продавали полученные знания. Мой кузен не скупился на пожертвования монастырям и церковникам. Сомневаюсь, что Кутберт, мой слепой поп, брал от него деньги. Кутберт был предан и с удовольствием передавал мне обрывки того, что услышал на исповеди.

– Ты не поверишь, господин! Свитун и жена Видарра! Мне говорили, что она уродина.

– Не то чтобы уродина, но язва.

– Бедный мальчик, ему, видно, совсем приспичило.

Не все, кто доставлял мне сведения, были лазутчиками. Священники, монахи и монахини постоянно обменивались письмами, и многие из них охотно делились новостями, полученными из какого-нибудь отдаленного аббатства. Купцы тоже любили посплетничать. Впрочем, большая часть этих сообщений оказывалась ложной, и они почти всегда устаревали задолго до того, как добирались до Нортумбрии.

Однако теперь, в последующие за встречами в Хорнкастре дни, на меня стали работать и лазутчики Этельстана. Сами они об этом не догадывались. Вероятно, им казалось, что они снабжают сведениями юного принца, терпящего тяготы пребывания у меня в заложниках, но Этельстан обещал передавать мне большую часть их донесений. Принц, разумеется, был христианином, и его сопровождали три священника и шестеро слуг, четверо из которых совершенно очевидно были воинами, выдающими себя за прислугу.

– Ты им доверяешь? – поинтересовался я, пока мы охотились на оленя в холмах к северу от Дунхолма.

Дело было через неделю после моего приезда из Эофервика и, подтверждая слухи об отъезде во Фризию, я велел слугам начинать собирать наши пожитки.

– Я им свою жизнь доверяю, – отрезал Этельстан. – Все это мерсийские воины, им приказала меня защищать леди Этельфлэд.

– А попам?

– Свитреду не верю, а насчет остальных двоих… – Парень пожал плечами. – Они молоды и полны светлых идеалов. Это я попросил их стать моими священниками, мне их никто не навязывал.

Я улыбнулся. Этельстану в том году исполнилось двадцать два или двадцать три, он был не старше тех двух молодых священников.

– А отца Свитреда, выходит, тебе навязали?

– Мой отец. Быть может, он просто передает ему новости?

– Все посылаемые им письма будут читать королевские клерки, – напомнил я, – вполне возможно находящиеся на жалованье у Этельхельма.

– Это я допускаю, – согласился принц.

Свитред был человек немолодой, лет сорока, а то и пятидесяти, с лысой как яйцо головой, проницательными темными глазами и неизменной хмурой гримасой на лице. Ему не нравилось жить среди язычников, и он этого не скрывал.

– Обратил ли ты внимание, что добрая половина моих людей – христиане? – спросил я у него во время нашего путешествия на север.

– Христианин не может служить язычнику, – проворчал Свитред, а потом неохотно добавил «лорд».

– Хочешь сказать, что, служа мне, они перестают быть христианами?

– Я хочу сказать, что тем самым они ставят себя перед необходимостью покаяния.