- Да никак, - ответил Рем. – Можно я просто побуду здесь? Кому-то же нужно остаться? За костром надо следить, в конце концов…

Разор внимательно посмотрел на парня. Черты лица Аркана заострились, под глазами пролегли круги, брови хмурились, челюсти были крепко сжаты.

- Это что это с тобой? Всё время был таким молодцом…

- Я просто останусь здесь, хорошо? – парень смотрел в пол.

- Ладно, ладно… Я там прослежу за ребятами, чтобы они не набедокурили и не испортили нам вечер. А ты - как знаешь.

Когда Рем уже поднял полог палатки, чтобы уйти, Разор сказал ему вдогонку:

- Я пришлю тебе сменщика после полуночи!

- Не стоит, правда. Спасибо.

Шумной толпой во главе с командирами бывшие гребцы, а нынче - наемники, покидали лагерь. Рем устроился у ворот, рядом с караульной будкой, где было выложено камнями специальное место для костра. Сидя на деревянном чурбаке, он провожал взглядом своих товарищей. Аркан отсалютовал Микке, рядом с которым шествовал нарядный маэстру Цудечкис, развел руками, реагируя на вопросительный возглас Сухаря, и отмахнулся от многообещающих жестов и гримас Оливьера.

- Не-не-не… - бормотал он себе под нос. – Я так больше не могу.

Наконец спины последних его соратников скрылись в вечернем сумраке, и Рем, блаженно вытянув ноги, оперся спиной о черно-белую стену караулки и, вдохнув свежий ночной воздух, поднял взгляд на небо.

***

Звезды мерцали и переливались, сплетаясь в незнакомые узоры созвездий. Месяц показался из-за туч, и ручеек у подножия холма засеребрился в неровном свете. Рем чувствовал, как постепенно разжимаются невидимые стальные клещи, давившие на его виски всё это время, как легче дышится и перестает пульсировать кровь в голове. Все же несколько месяцев без малейшей надежды на уединение – это слишком!

А еще эта чертова аркановская способность принимать тяготы и лишения, как нечто само собой разумеющееся… Она здорово помогала выкручиваться из самых жутких и нелепых передряг! Отец учил с самого детства принимать любую ситуацию как данность и делать в имеющихся условиях максимум возможного. «Ты просто берешь – и делаешь!» - говорил он. И младшие Арканы делали. «Из говна и палок» - усмехался Децим. Если нечего есть – пойди, поймай рыбу. Нет удочки? Поймай руками. Нет кастрюли, чтобы сварить? Запеки на углях. Не из чего развести костёр? Глупости, всегда найдется из чего развести костер. Нечем?

«Какого лешего у тебя нет огнива с собой, сынок? Ты что, белены объелся? Может, у тебя еще и ножа с собой нет?» - а потом отец издавал такой звук, нечто среднее между матерным словом и презрительным цыканьем. «Жизнь не состоит из удовольствий» - повторял старший Аркан.

Робкие аргументы о том, что мало кто из сверстников-аристократов задумывается о необходимости самостоятельно разводить костер или зашивать одежду, отметались с порога: «Они живут в счастливом неведении!»

В подростковом возрасте это вызывало гнев, и ропот, и желание сбежать куда угодно, где не нужно каждое утро вставать ни свет ни заря, а можно нежится в постели сколько влезет, не заставляют самостоятельно разбираться в древних текстах «с утра до тех пор, пока не поймешь, и ни о каком обеде не может быть и речи». Туда, где нет нужды чистить конюшню, хотя для этого есть слуги, и ходить в многодневные дозоры, объезжая владения и преследуя хищных зверей и преступников - хотя для этого есть стражники и охотники… Отец не был сторонником телесных наказаний – ремень доставал всего раза два или три. В этом просто не было необходимости – взгляд глубоко посаженных глаз из-под густых бровей проедал насквозь и заставлял бежать сломя голову и что-то делать. А властный окрик порой хлестал не хуже бича.

***

Впервые Рем задумался над мотивами такого подхода к воспитанию после своего первого столкновения с пиратами. Нет, не в качестве гребца-невольника. Еще в семнадцатилетнем возрасте, когда две галеры поднялись по реке вверх, и популяры в ярких одеждах высадились на берег, и набросились на небольшой городок, в котором как раз проходила ярмарка.

Вообще-то этот городок принадлежал Варнифам, но Варнифы были в летнем замке за десять вёрст оттуда. Зато там был Рем Тиберий Аркан, и еще дюжина юных аристократов. Все – при оружии, но растерянные и ошарашенные жестокостью и быстротой действий пиратов.

Молодежь, городские стражники и кто-то из горожан вступили в драку на улицах, проигрывая и отступая, пока Рем ломающимся голосом не принялся отдавать приказы. И ему подчинились! Гонцы поскакали в окрестные замки, небольшой отряд всадников рванулся к галерам, размахивая факелами. Во главе его был Рем.

Они прорвались к кораблям, потеряв товарищей, и сумели поджечь одну из галер, и испуганные возможной потерей корабля пираты отступили к берегу. И окружили отчаянных аристократов, которые стоя спиной к спине отбивались от них шпагами. Они были бы убиты все, во главе с Ремом, если бы не воодушевленные их поступком горожане. Как попало вооруженные, совершенно без доспехов, с кухонными ножами, косами, топорами и дрекольем они толпой набросились на пиратов и… И погибли бы тоже.

Отец и Децим успели привести дружину. Закованные в броню всадники решили исход битвы. Тиберий Аркан Старший приказал повесить пиратов (живых и мертвых) на деревьях по берегам реки, и каждого из них снабдить табличкой с перечнем преступлений.

Рем был тяжело ранен, как и все его соратники. Погибших было столько, что не хватило места на кладбище, и дров для погребальных костров, так что пришлось похоронить павших в общей, братской могиле, а сверху насыпать высокий курган. За несколько ночных часов городок потерял половину мужского населения.

А потом к замку Арканов явились Варнифы и потребовали возместить убытки. Мол, необдуманными действиями юнец подставил горожан под удар и всё такое прочее…

Старший Аркан велел запереть ворота и поносил Варнифов, и оскорблял их, напирая на неспособность защитить своих вассалов, умственную неполноценность и сексуальную несостоятельность. Это вылилось в многомесячный конфликт с этой богатой семьей, чуть было не переросшей в кровную месть, но вмешался Экзарх…

После той ночи Рем долго обдумывал свои действия, хандрил, порывался куда-то бежать и чего-то доказывать. Он всё думал о погибших, и всякий раз, когда кто-то начинал хвалить его героизм, замыкался в себе и ходил мрачнее тучи.