Здесь заложена еще одна хитрость. Цивилизация, так же как и нация, двойственное понятие, и так складывалось уже с самого начала XIX века. Двойственность в трактовке цивилизации — тема известная, но я бы хотел обратить внимание на то, что сама игра понятий чрезвычайно показательна. В смешении цивилизации как особого культурного мира, «культурно-исторического типа» в терминах Данилевского, «суперсистемы» в терминах Питирима Сорокина, и с другой стороны цивилизации в ее технологически-организационном понимании (начиная от Кондорсе, Бокля и заканчивая современными поборниками «глобальной цивилизации») таится целый клубок подмен.

В основе этой двойственности лежит полисемия между цивилизациями как особыми культурными мирами и абстрактной (объективисткой) цивилизованностью, уровнем цивилизации[67]. Два этих значения понятия «цивилизация» несводимы друг к другу. Эта полисемия, на мой взгляд, является если не всегда обманом, то почти всегда самообманом. Выход из этой двусмысленности не так уж сложен, он состоит в том, чтобы отдельно употреблять понятия «цивилизация» и «цивилизованность», потому что русский язык, богатый наш язык, в отличие от многих других языков, такую возможность дает. Для космополитической прослойки, этой «нации поверх наций», между двумя понятиями цивилизации разница несущественна. Но для всех остальных людей и сообществ, пока они не переварены мировой сетью, пока их не сожрали и не отправили в клоаку пост-истории, разница эта очень и очень существенна.

Если речь вести о цивилизованности, то мы имеем один дискурс империи, если речь вести о цивилизации, то это совсем другой дискурс. Во второй половине XX века первому дискурсу соответствует «мировая цивилизация» С. Хантингона, которая у него сочетается с тезисом о неизбежном столкновении различных цивилизаций (вновь игра понятий!), «транснациональная система» У. Мак-Нила, «срединная цивилизация» Д. Уилкинсона (у обоих они вступают во взаимодействие с локальными цивилизациями с тем чтобы постепенно их ассимилировать — опять та же игра!). Второму же дискурсу соответствует, скажем, теория суперэтносов Л. Н. Гумилева или концепция «большой длительности» Ф. Броделя, в которых возрождается собственно «цивилизационный подход» в его классическом понимании. Концепция «империи» Хардта и Негри, кстати говоря, воспроизводит представления Уилкинсона о финале истории локальных цивилизаций через их полную и окончательную интеграцию в глобальной системе, поскольку все они неизбежно «конвергируются» с так называемой срединной или центральной цивилизацией, ядро которой мигрирует (в настоящий момент оно расположено на Западе, но не в географическом смысле, а в смысле происхождения транснациональных сетей). Отсюда становится понятной и подоплека логики «конца истории», когда одна суперсистема должна была поглотить вторую и тем навсегда завершить процесс сосуществования параллельных, суверенных русел развития.

Империи в истории действительно очень друг на друга не похожи, и в то же время между каждой из них есть что-то общее. Если проанализировать эти соответствия, то выяснится, что в Российской империи ничего «странного», противоестественного и не имеющего аналогов не было — вопреки тому, что последнее время пишут идеологи антиимперской национал-демократии. По всем основным своим чертам наша империя на что-то да была похожа. Это труднее сказать о Советском Союзе, потому что Советский Союз в значительной степени был уникальным образованием, экспериментальным, авангардным проектом, и здесь параллели находить гораздо труднее.

Рассмотрим кратко основные претензии, которые предъявляются к Российской империи. Говорят в этой связи о крепостничестве, хотя известно, что крепостничество было отменено и в Германии практически в то же время, что и у нас. Приводят сильный и справедливый аргумент о нещадной сверхэксплуатации русских. Действительно, подати в отношении русских в XIX веке были в 2–3 раза выше, чем в отношении большинства нерусских подданных. Но и здесь мы видим явный аналог в Османской империи с ее сверхэкспуатацией анатолийских крестьян. В ментальном плане в Порте это проявлялось даже острее, поскольку само понятие «турок» в устах высших сословий было синонимом понятия «мужик», «деревенщина». Такого нельзя сказать о понятии «русский» в Российской империи.

Русские несли не просто большую часть тягот, а фактически определяли своей жертвенностью успех империи. Приведу статистический пример. Новейший анализ воинской повинности, показывает, что в самом конце XIX века из призванных в российскую армию 90 % были русскими (включая малороссов и белорусов), и точно такая же цифра высвечивается в 40-е годы, во время Великой Отечественной войны. Хотя эти цифры могут показаться неприятными для многих этнических меньшинств и представителей неславянских республик бывшего СССР, но факт этот нельзя замалчивать. Иными словами, в великих войнах нашего прошлого воевали русские, побеждали русские, и если терпели поражение, то тоже русские. Кстати говоря, я считаю, что значение этих испытаний, которые выпали на долю наших предков, неотразимый аргумент в пользу того, что русские имеют право на Россию. Но о том, как может быть оформлено это право, поговорим чуть позже.

Массированное включение в элиту инородцев, как вы понимаете, типично для многих империй, в том числе и Римской империи (в поздний период там это распространилось в гораздо больших масштабах, чем в любой период нашей истории). Создавая слой элиты-медиатора, посредствующего между властью и нерусскими народами, наша империя далеко не всегда шла по пути вассалитета и призыва на службу местных князей, но часто назначала русских наместников либо создавала аппарат «попечителей». И сочетание этих методов позволяло удерживать социокультурное разнообразие огромного пространства в едином формате.

Наделение благами культуры и цивилизации в ущерб и в обход нациобразующего ядра — упрек в адрес нашей империи справедливый, преимущественно когда это касается советского периода. Такая политика может объясняться издержками концепции интернационализма, концепции, которая в сущности своей не может быть признана имперской, а является авангардной, чем-то вроде противоядия, предложенного марксистами симметрично против транснационального космополитизма капиталистического мира. Попытки привязать к себе другие страны и народы через преференции, братскую помощь были вызваны не только широтой и добротой русской натуры, но также и изначально более слабыми конкурентными позициями советского блока по отношению к Западу.

Что касается раскола народа с элитой, живущей зарубежными образцами, это тоже явление довольно распространенное, подавляющему большинству империй свойственное. В той же Римской империи, известной своим патриотизмом и гордостью римским гражданством, тем не менее, греческие влияния на время полностью наводнили культурную жизнь элиты, а затем и простонародья.

Если же говорить о Британской империи, то отсутствие раскола рядового англичанина XIX века со своей элитой было куплено ценой уничтожения в более раннюю эпоху низших слоев несколькими волнами «огораживаний», пауперизации и вынужденного выселения бедноты из Англии. Хаос, создаваемый в империи через подавление низов, сбрасывался на периферию (типично английское решение!). Прежде чем исповедовать националистическую или имперскую англоманию, стоит разобраться, кто был более жесток по отношению к своему народу — английские джентльмены или российские и турецкие крепостники.