Финлей не стал ждать. Прежде чем ошеломленная женщина снова открыла рот, он вышел из палаты в маленький кабинет, где снова снял телефонную трубку и позвонил Риду домой.

Ему было бы гораздо проще попросить обезболивающее средство у Камерона, но сейчас Финлей решил идти ва-банк. Он хотел, чтобы Рид был рядом, поскольку тот не согласился с диагнозом Финлея: пусть увидит все, что получится, в лучшем или худшем варианте, станет свидетелем того, что сможет сделать Финлей.

Три четверти часа спустя Финлей стоял в операционной, готовый начать операцию. В помещении было жарко. Сквозь матовые стекла окон светило солнце, и из маленького парового стерилизатора доносились горячее бульканье и шипение.

Точно в центре стоял операционный стол, на котором, неровно дыша под наркозом, лежал Пауль.

В изголовье операционного стола сидел как на иголках доктор Рид, всем своим видом показывая, что пришел только для того, чтобы дать обезболивающее, и не несет никакой ответственности за происходящее.

Возле подноса с инструментами стояла сестра Ангус, как всегда спокойная и сосредоточенная, а возле металлического баллона с кислородом, как будто чувствуя, что скоро придется им воспользоваться, – старшая медсестра Кларк.

Наконец решающий момент настал. Наскоро помолившись, Финлей склонился над больным и протянул руку за скальпелем.

Он сосредоточился на единственном маленьком участке тела Пауля, обложенном белыми салфетками, и окрасил его чистым ярко-желтым цветом йода. Именно на этом месте и должно было все произойти.

Охваченный противоречивыми чувствами, Финлей пытался вспомнить в этой жаркой операционной все, что должен был сделать.

Главным для него сейчас было присутствие рядом сестры Ангус, и он глубоко вдохнул.

Поначалу был сделан разрез. Да, поначалу разрез. Разогретый блестящий скальпель медленно прочертил ровную линию на ярко-желтой коже, и кожа распалась красной раной.

В мозгу Финлея перешептывались голоса, насмехаясь над ним, твердя, что он никогда не сможет выполнить непосильное задание, за которое взялся.

Но он продолжал операцию. Он использовал другие инструменты и наложил зажимы на кровоточащие ткани.

С инструментами, казалось, была какая-то невероятная путаница, и вдруг, в жарком тумане операционной, под прерывистое дыхание больного и скрытую тревогу в глазах Рида, Финлея внезапно парализовала мысль, что он не может продолжать.

Он был глупцом, безнадежным глупцом, профаном, бредущим в темноте в поисках того, что называлось аппендиксом, которого не существовало, не могло существовать. Капли пота выступили у него на лбу. На мгновение ему показалось, что он сейчас упадет в обморок.

И тут, несмотря на мучительный приступ страшной неуверенности, он почувствовал на себе взгляд медсестры Ангус. В ее глазах было что-то открытое и откровенное: страдание, потому что он страдал, переживание той же боли, которую переживал он, и в то же время взгляд этот был полон мужества и симпатии. И было в ее глазах еще нечто сверкающее, пронизывающее душу Финлея непонятным восторгом.

В мгновение ока туман рассеялся. Финлей взял себя в руки и, наклонившись над мальчиком, бесстрашно продолжил операцию.

Все произошло быстрее, чем можно рассказать об этом. Это был критический, переломный момент операции. Спустя секунду рука Финлея нащупала аппендикс и вытащила его наружу.

Старшая медсестра Кларк издала что-то вроде вздоха, а лицо Рида просияло от невольного восхищения, потому что на всеобщее обозрение был выставлен опухший отросток, с абсцессом на нем, почти гангренозный.

Переполненный растущим ликованием, Финлей ускорил манипуляции. Он доказал свою правоту, полностью доказал. Аппендикс был извлечен, и внутри все зашито.

Операция быстро подошла к концу. Теперь уже уверенный в себе, Финлей наложил идеальные швы. Все было почти закончено, рана красиво закрыта и обработана.

Старшая медсестра робко кашлянула и прервала долгое молчание. Медсестра Ангус принялась перебирать марлевые тампоны. Наконец створки двери распахнулись, и Пауля на каталке повезли в палату.

Финлей наблюдал, как закрываются двери за носилками, которые торжественно катила сестра Кларк. Он знал, что теперь Пауль поправится.

Финлей обернулся, и ему навстречу шагнул Рид. Больше ни отстраненности, ни тревоги на его лице.

– Я признаю, Финлей, что ты был прав, а я ошибался, – сказал он с искренней сердечностью. – Я восхищаюсь тобой – тем, что ты сделал.

И он пожал Финлею руку.

Финлей поблагодарил Рида, но, выйдя из операционной, сам он от всего пережитого в изнеможении опустился на табурет.

Потом он осознал, что медсестра Ангус все еще в операционной. Она постояла, глядя на него, затем подошла к крану, открыла его, наполнила стакан и подала Финлею. Он выпил и с благодарностью посмотрел на нее.

– Я хочу сказать тебе спасибо, – пробормотал он, – за помощь, за совет. О, я бы никогда этого не сделал, если бы не ты.

Наступило молчание. Она отвернулась от него, но он успел увидеть, что в глазах ее стояли слезы. Наконец она сказала:

– Я знала, что вы справитесь. И вы это сделали. Это было великолепно.

От ее низкого, волнующего голоса его сердце бешено заколотилось.

Он почувствовал в ней вибрацию какого-то тайного чувства, которое вдруг опьянило его и наполнило светом понимания. Неужели он ошибался, думая, что он ей неприятен? Ее имя инстинктивно слетело с его губ. Но прежде, чем он успел что-то сказать, она быстро повернулась и ушла.

Финлей был влюблен – сильно и безнадежно. Он знал, что без Пегги Ангус рядом он не будет счастлив в этой жизни.

И все же он не смог подвергнуть свою судьбу решающему испытанию. Ибо на следующий день после такой драматичной операции произошло событие столь же неожиданное, сколь и заурядное. У Пегги начался летний отпуск, и она тихо и незаметно уехала в Данхилл – провести две недели с родителями.

Когда она уехала, у Финлея появилась отличная возможность оценить свое положение. С самого начала он отнесся к Пегги с подозрением – из-за ее семьи, ее происхождения и очевидного богатства. Он не поверил ей, поскольку считал, что ей ни к чему быть медсестрой и что, следовательно, с ее стороны все это фальшь и притворство. И, поступая вопреки своей широкой натуре, он сам создал между ними это болезненное непонимание, эту пропасть, которую, как он потом с отчаянием осознал, уже не преодолеть.

Но теперь он видел какой-то свет утешения.

Столь искренний и непосредственный интерес Пегги к его работе, проявленный во время минувшей операции, дал ему новую надежду. Может, в конце концов, он ей все-таки был небезразличен? При одной мысли об этом сердце его сжалось, и он испытал страстное желание задать ей при случае этот вопрос – спросить ее смиренно и открыто.