Я закрываю глаза.

Моргаю.

В пабе слишком шумно.

Голоса становятся то громче, то тише. У меня такое чувство, будто я наблюдаю за происходящим на экране. Словно я зрительница, а не участница вечеринки. Я здесь чужая. Жаль, что я не могу уйти.

Делаю глубокий вдох и засовываю руки поглубже в карманы, нащупывая веточки лаванды и кусочки коры.

– А где Уна? – спрашивает Чарли. – Я думала, она тоже придет.

– Придет, – чуть покраснев, отвечает Эдди. – Только опоздает. Ее отец не любит, когда его используют вместо такси.

Я удивленно смотрю на Эдди. Он улыбается, а щеки у него так и пламенеют. Мне это не нравится.

– Я… написал ей, спросил, когда она будет. – И снова эта улыбка.

Никогда не замечала, что лицо Эдди так и напрашивается на пару крепких оплеух. Прикусываю губу и проверяю телефон. Три сообщения.

Настал мой черед улыбаться.

Я чувствую, как что-то растет и крепнет внутри меня, здесь, в этом пропахшем пивом пабе, пока я сижу и смотрю на парня, которому нравится девушка, в которую я, возможно, влюблена.

Насколько я вообще способна любить кого-то.

Эдди продолжает что-то говорить. А я решаю взять паузу и спускаюсь по лестнице в маленький плохо освещенный туалет. Когда-то белые, стены сплошь покрыты всевозможными надписями: обрывками стихов, заключенными в сердечки именами. Ищу глазами знакомые. Лона нет, зато есть Хелен. А вот имя рядом с ней кто-то выскоблил вместе с краской.

Я накрываю надпись рукой, зажмуриваюсь и пытаюсь повторить то, что сделала с Лоном. Тяжелый взгляд из самой глубины. Тщетно. Я просто девочка, которая оперлась о стену.

Бесполезное существо.

Когда я возвращаюсь, Кэтал уже вовсю рассказывает о своей победе в соревнованиях по дертджампингу. Я как раз успеваю понять, что речь идет о езде по грязи на горных велосипедах, когда Уна наконец появляется. На ней джинсы, короткая черная футболка, ожерелье из медной проволоки и отшлифованных морем осколков зеленого стекла. Волосы убраны в маленький высокий хвост. Выглядит очень мило. Я улыбаюсь, она говорит мне «привет» и подходит, чтобы обнять. Целует сначала в одну щеку, потом в другую. Я замираю. Каждая частичка меня ожидает большего.

– Ой, прости, – смущенно бормочет Уна. – Совсем забыла, что здесь не принято целоваться при встрече. Привыкла, что во Франции так здороваются.

Точно. Я где-то слышала об этом. Чудесный обычай. Я улыбаюсь Уне, наши взгляды пересекаются. И снова эти крапинки голубого. На миг мне кажется, что они движутся, словно серебряные рыбки в темном пруду. Потом я спохватываюсь, что пялиться неприлично, и опускаю глаза.

А когда поднимаю, то снова встречаюсь с ней взглядом.

– Давай погуляем, – говорит Уна. – Я хочу кое-что тебе показать.

– Хорошо, только пальто возьму.

– Я подожду.

По дороге я хватаю Лейлу за локоть:

– Я выйду на пару минут…

– С Уной? Ни слова больше, – ухмыляется она.

– Ага… Ты не присмотришь за Кэтлин?

– Мэдлин, мы все сидим внизу. Ничего с ней не случится. Иди. Поболтай. – Она делает глоток из стакана. – В смысле, мы, конечно, ненавидим Лона, но с твоей сестрой все будет в порядке. Иди уже. – Она толкает меня, словно я костяшка домино. – Завтра будешь беспокоиться.

Непременно буду. Но сейчас я иду к двери, и меня переполняет надежда.

Я ненадолго забываю обо всем, что меня страшит.

И выхожу на свежий воздух вместе с Уной.

Минуя освещенные места, мы уходим из деревни в темноту, и мне ничуть не страшно, только сердце бьется чаще. Уна шагает быстрее, чем обычно, и пусть ноги у меня длиннее, я с трудом за ней поспеваю.

– Идем, – зовет она и уводит меня за деревья и скалы.

Наконец мы выходим к тихому пруду. Темная вода чуть слышно плещется о берег, лунная дорожка едва заметно дрожит.

– Здесь я плаваю каждое утро, – говорит Уна. – Это мой храм, мое священное место.

Я смотрю на нее с улыбкой, но потом понимаю, что она не шутит.

Уна кладет ладонь на воду:

– Я хотела прийти сюда с тобой. Сегодня у меня был тяжелый день. Мне нужен друг.

Я спрашиваю, что случилось. Она рассказывает, и я слушаю ее, отчетливо ощущая панику, которая кроется за словами и то накатывает волнами, то отступает.

Уна волнуется, что Клодин начинает ее забывать. В последнее время она не отвечает на сообщения. Возможно, встретила кого-то. Мое сердце бьется как сумасшедшее, и грудная клетка готова распахнуться навстречу утрате и надежде.

– Я всегда была той, кто любит сильнее, – с горечью произносит Уна и опускает голову.

Я знаю, каково ей сейчас. И говорю, что это нелегко, и мне жаль, и что я рядом. Уна улыбается: она знала, что я пойму. А потом поворачивается к мерцающему в лунном свете пруду, словно вода – ее подруга, способная все объяснить. Я пытаюсь сообразить, что еще можно сказать или сделать. Как помочь.

А Уна стягивает через голову футболку, на лице – снова улыбка-полумесяц. Такая нежная, такая ясная. Я хочу крикнуть, что она сошла с ума, что она замерзнет. Но меня словно поставили на паузу. Я хочу быть ее другом. И очень хочу ее поцеловать.

Я не знаю, что делать. И забыла, как двигаться.

На Уне – зеленый кружевной бралетт и коричневые трусики. Лунный свет играет на ее коже, словно на поверхности воды.

– Пойдем! – Она бежит к пруду и даже не оборачивается: знает, что я последую за ней.

Я снимаю пальто и платье. От холода перехватывает дыхание, но я стараюсь этого не показывать. Мне никогда не нравилось погружаться в воду. Да и процесс плавания я считаю излишне трудоемким. На мне спортивный лифчик и черные шортики. Убеждаю себя, что со стороны это может сойти за бикини. Раньше, когда мы ходили купаться, я всегда переживала, что люди будут смотреть, сравнивать и сочтут меня неполноценной.

Я и сейчас чувствую себя неполноценной.

Кэтлин никогда не возражала против лишнего внимания. Она очень раскованная. Уна тоже. И на то есть причина – она ведь само совершенство. Уна вполне может претендовать на главную роль в фильме о красивых людях. Мне же в лучшем случае светит главная роль в фильме о девушке, у которой на подбородке вскочил прыщ размером с гору.