– Домой, – сказала Ингрей. – Я проверяла, посол уже ушла. Я должна поговорить с Хевомом. Что-то не так, в смысле что-то происходит. И недя Лак, и Токрис это заметили, и они правы. Я хочу понять, что именно. Возможно, Хевом мне ничего не скажет, но вдруг я смогу разузнать. А еще я хочу пообедать.

– А после обеда мы вернемся в Службу планетарной безопасности и попробуем вытащить Палад.

Ингрей оставила сумку-меха в своей комнате и пошла искать Хевома. Он сидел на скамейке в саду под тенью ивы и смотрел в пространство. Совершенно опустошенный.

Она открыла стеклянную дверь, но не стала спускаться на замшелые камни дорожки, закрыла створку и просто стояла, глядя на него и думая, что лучше его не тревожить. Она могла бы пойти на кухню, где всегда находились слуги, которые знали ее с самого детства. Она могла бы сказать им, что просто не хочет оставаться одна. Именно это она поняла сейчас, выглянув в сад. Могла бы сесть где-нибудь в уголочке с чашкой шербета и смотреть, как слуги готовят.

С момента пробуждения она находилась в постоянном движении, все время что-то прикидывала, что-то просчитывала. Такое ощущение, будто она по поручению неди Лак занимается организацией встречи или кампании. Нужно было продумать кучу деталей и предотвратить возможные нежелательные результаты. Все происходило здесь и сейчас, так что у нее не было даже времени, чтобы начать беспокоиться или бояться, пока это все не завершится. А завершаться оно и не собиралось. Но, посмотрев на Хевома, сидящего под деревом, она вспомнила утренний разговор о ножах и колах, о том, кто убийца, и в памяти очень живо всплыла неподвижная Зат, прислонившаяся к пучковому дереву, с запекшейся кровью в уголке рта. Упавший стручок, скользнувший по ее застывшему лицу.

Ингрей прижала ладонь к губам. Ей не хотелось вспоминать. Она не могла. Не могла даже думать о Хевоме, сидящем в ее доме, в ее саду. Вообще-то дом, конечно, принадлежал Нетано, и если это могло принести ей политическую выгоду, то Нетано держала бы Хевома здесь независимо от того, сколько убийств он совершил. Ингрей принимала это просто как факт, потому что слишком долго жила тут. И никогда не сомневалась. Ей необязательно было выходить в сад. Она не хотела говорить с Хевомом, но Ингрей желала узнать, ей нужно было понять, почему он совершил то, что совершил. Знать наверняка, а не просто предполагать и строить теории. Больше она не могла отгонять от себя воспоминания о светлости Зат, прислонившейся к дереву. Мертвой Зат.

А что, если это совершил не Хевом? Наверняка он, кто ж еще?

Она опустила руку и вдохнула поглубже. Снова открыла дверь и, пройдя по замшелой каменной дорожке, села рядом с Хевомом на скамейку. Он мельком посмотрел на нее и отвернулся.

– Как ваши дела, светлость? – спросила она, сама удивившись, что голос не дрогнул и вышло вполне дружелюбно.

Он долго молчал, не меняясь в лице.

– Все хорошо как будто бы, – наконец сказал он. – Я больше не мог оставаться в комнате ни на секунду, но идти я тоже никуда не желаю. Только вернуться домой. – Он посмотрел в глаза Ингрей. – Не хочу показаться неблагодарным. Все были так внимательны ко мне.

Еще бы! Что бы он там ни совершил, с политической точки зрения выгодно верить, что не он это сделал. Сидя здесь, рядом с убийцей, и зная, что он убийца, Ингрей вспомнила, как предполагала, что Гарал (тогда для нее еще не-Палад) могло убить кого-то, раз уж его сослали в «Милосердное устранение». Тогда это все казалось таким абстрактным. А потом выяснилось, что его сослали за то, чего оно не делало. Просто потому, что его отец хотел скрыть обнаруженные факты.

То, что совершил Хевом, ее ужасало, и сидеть рядом с убийцей было страшновато. А еще она вдруг поняла, что злится на него.

– Знаю, для вас наступили непростые времена, – сказала она мягким, заботливым голосом. – Даже если ненавидишь человека, убить его непросто.

Реакции не последовало, но сердце ее застучало быстрее от того, что она осмелилась обвинить Хевома вслух. Благодаря многолетней практике выступлений перед репортерами голос ее остался таким же спокойным, радостным и даже сочувствующим.

– Хотя кое-чего я все-таки не понимаю. Зачем вы это сделали? Вы ненавидели ее, но это же не причина убивать человека.

Хевом снова поглядел на нее.

– И почему вы использовали нож? Могли бы просто убить ее этими колами. Зачем было закалывать ее ножом, прятать его в меха, а мех топить в реке?

Никакого ответа. Ветер шелестел в кроне ивы, раскачивая ветви, солнечные зайчики плясали на замшелых камнях.

– И почему Федерация так настаивает на том, чтобы как можно скорее отправить вас в Омкем?

– Значит, так здесь расследуют убийства? – спросил он, глядя мимо нее. – Неудивительно, что консул хочет поскорее вывезти меня. Я, конечно, знал, что хвайцы легковерны и бескультурны и что ваши так называемые органы правопорядка не более чем шутка для всего остального цивилизованного мира. Но даже не думал, что тут все настолько плохо.

Ингрей не сразу нашлась, что сказать в ответ. Лишь улыбалась, словно ничего не произошло.

– Почему вы пытаетесь повесить убийство на Палад? Оно ничего вам не сделало. У него и своих проблем хватает, почему вы хотите казнить его за то, что сами совершили?

Хевом не ответил.

– В этой истории столько несуразностей. Я просто хочу понять, что происходит.

– Не сомневаюсь, – заметил он, словно его веселило все происходящее. – Мне нет дела до того, что случится с Палад Будраким. Да и никому тут нет до него дела.

Ага, поэтому они и пытаются все повесить на него. В самом убийстве смысл, несомненно, присутствовал. Только зачем было использовать нож и привлекать Палад в качестве подозреваемого? Может, увидев Палад, Хевом узнал его? Или решил, что это человек без денег и семьи и такого Служба безопасности с легкостью посчитает преступником? Или нож взяли для того, чтобы бросить тень на всех, проживающих в доме Нетано, по когда открылась истинная личность Палад, то все решили свалить на него. А может, все как-то связано. Тогда все равно непонятно, зачем это было нужно?

– Вы, наверное, очень сильно ненавидели светлость Зат, – предположила Ингрей. – Но вряд ли это единственная причина, как я уже и говорила. Однако вы не убили бы ее, если б не испытывали к ней ненависти. Почему? Понимаю, что у вас разные политические взгляды, но этого же недостаточно, чтобы желать ей смерти. Знаю, что она была, как это говорится… сродницей?

Это слово не имело точного эквивалента ни на бантийском, ни на йиирском и означало «родственник со стороны родителя сводного брата или сестры».

– Теперь-то, когда она умерла, вы же можете говорить о ней.

Хевом вдруг выпрямился и гневно посмотрел на нее:

– Вы не имеете ни малейшего представления об общепринятых приличиях.

Его оскорбили не обвинения в убийстве, а нечто другое. Неужели мысль о том, что он может напрямую говорить о светлости Зат, даже о мертвой, более того, о той, которую он сам убил?