– Ну, не хочешь, не говори. – Шал пожал плечами. – Пойду за дровами.

Часто оглядываясь, собрал валежник с земли у корней саксаула и обследовал ствол, наломав еще сухих веток, чтобы потом не ходить. Мелькнула запоздалая мысль, что колодку нужно было притащить с собой и использовать не по назначению, но с пользой. Гореть она должна долго. Но возвращаться за ней сил уже не осталось.

Фань забрала у него дрова и сноровисто разожгла костер. Вела она себя непринужденно – не похоже, что ожидает появления кого-либо еще, но Шал все равно посматривал с осторожностью и на нее, и по сторонам, усиленно прислушиваясь и пытаясь вычленить посторонний шум из звука горящих дров. Может, и правда одна, а может, до такой степени хладнокровная. Поглядим…

– Тсин цзуо… садитися, – она показала на уже лежащее на земле покрывало и, выбрав более-менее ровные ветки, стала сооружать треногу над костром. Справилась достаточно быстро, и уже через несколько минут повесила над огнем небольшой закопченный котелок.

– Касу свалю. Недолга падаздать нада.

– Ну, это нормально. Хотя, если честно, ждать и догонять хуже некуда. Как говорится, коммунизма мы не дождались, богатых не догнали. Правда, у вас в Китае коммунизм был покруче нашего, а вот богатые у нас богатели так же быстро, как и во всем мире. Ты была в Китае, Фань?

– Канечна! Я ладилася там.

– А тут как оказалась?

– Плиехала, е-мае.

– Логично, как я сам не догадался.

Красное солнце медленно исчезало за горизонтом, окрашивая в багряный цвет облака и землю, отчего редкая растительность и пески с другой стороны барханов казались черными. И даже когда оно скрылось, небо еще долго оставалось кровавым. Завтра будет ветрено.

Фань ушла к лодке и вернулась уже без шляпы. Принесла небольшую железную банку, отдала Шалу вместе с ножом, но руку снова сунула под рубашку, к пистолету.

– Атклывай.

Он повертел банку в руках. Консервы, производимые в Шымкенте. Откуда же все-таки эта девица? Вскрыв банку, отдал девушке. Та тотчас вывалила содержимое в котелок, и окружающий воздух наполнился мясным ароматом.

«Она еще и бесстрашна, словно красный кхмер, нож в руки дала спокойно. Или кхмеры – это не китайцы? Как их там звали… хунвейбины какие-то, что ли? А, один черт, с маоизмом связаны были!»

– Как ты сказала, называется твоя лодка?

– Буел.

– Буер? – Шал уже понял, какие буквы не выговаривает Фань, и теперь легче понимал ее слова. Он когда-то слышал, что русская «р» дается азиатам с трудом, и научить нормально произносить ее требует больших усилий преподавателя. – Точно! Вспоминаю, а вспомнить не могу. Видел их по телевизору до войны. Только там по льду на них катались. А ты где его взяла?

– Я его стылила.

– Угнала?

– Да.

– У кого?

– Ни твая дела!

– А далеко ехать собралась?

– Туда, – она махнула на восток, – в Алмата.

– Хм, а зачем туда? – не понял Шал. – Чего ты там забыла?

– Лодители говолили, там зыли насы земля́ки. Искать буду там.

– Да, жили, было дело. Давным-давно. А родители где твои?

– Умилали они. – Фань нахмурилась и отвернулась, насыпала какой-то крупы в котелок и стала тщательно помешивать.

– Прости, девочка. Соболезную.

Пока каша варилась, Фань принесла из буера какую-то сумку и, покопавшись, достала вату и йод.

– Давай ланы облабатывать, – показала она на ссадины и заправила за ухо локон непокорных прямых волос, спадавших на плечи.

С руками справилась быстро, но пока протирала рану на лице, морщилась.

– Плохая рана?

– Гнаится. Узасная молда твая.

– Мухам спасибо. Они тут как звери! Думал, сожрут живьем.

Поглядывая на сморщенный нос Фань, Шал не мог понять – она действительно переживает о ране, недовольна ситуацией вообще, или ей не нравился запах, исходящий от него. Он и сам до сих пор чувствовал, как от него несет падалью. Да и мочиться в пустыне вынужден был под себя, что тоже добавляло определенное амбре к неприятному аромату. Нужно бы помыться, но где взять столько воды?

– Фань, а ты вот так спокойно с чужим человеком общаешься, не боишься, что я тебя обижу? – Мысль о чьем-то присутствии поблизости не проходила, но чувства, что за ним наблюдают, не было. Не ощущался чужой взгляд совершенно.

– Нет.

– Почему? Вдруг я тебя убью или изнасилую?

По идее, это был самый подходящий момент для появления невидимого сообщника, но Фань резко сжала кулак, и из рукава выскочило острое жало, которое она тут же приставила к горлу Шала. Среагировать и поставить блок он не успел.

– Паплобуй.

– Понял, заткнулся, – улыбнулся Шал, стараясь не шевелиться. – Ты опасная девчонка. Тот, кто подбил глаз и разбил губу, уже умер?

– Аха, падохнул, сука!

– Наш человек! Молодец! Ты прекрасна, как роза, но такая же колючая. Все, убирай уже свой шампур! Проткнешь еще ненароком. Зачем тогда спасала?

– Сматли мне, твая мать! – предупредила Фань и с щелчком убрала свое секретное оружие.

– Я же просто спросил и обижать тебя не собирался!

– Кусать давай! – Оправдания ей были не нужны.

Девушка сняла котелок с огня и достала ложки.

– Плиятнава аппетита!

– И тебе приятного!

Шал с расспросами больше не лез и ел молча, прислушиваясь к организму, попутно вертел головой и косил глазами по сторонам. К разговорам каша с мясом не располагала, больно горячая, и еще необходимо сдерживать аппетит после нескольких дней вынужденной голодовки. Желудок бурлил и яростно содрогался от пищи, поэтому, как бы ни хотелось поддаться греху чревоугодия, Шал отложил ложку и подавил рвущуюся отрыжку.

– Ни вкусна? – встрепенулась Фань.

– Что ты! Очень вкусно! Спасибо! Но не могу пока много есть. Давно не ел, помру еще. То же самое будет, если бы месяц на диване провалялся, не вставая, а потом километра три быстро пробежал.

– Плоха будет?

– Очень плохо.

Шал вдруг осознал, что имя свое ей так и не сказал. Замотались оба, а Фань и не спрашивает.

– Кстати. Забыл представиться. Меня зовут Шал.

– Сал? Сто эта? Эта как сала?

– Нет, не сало. – Шалу стало смешно. – Шал – по-казахски значит старый. Я казах, старый казах, понимаешь?

– Панимаю. Это имя такая? Сталый касах?

– Нет. Не старый казах. Просто зови Старый. Не ошибешься.

– Халашо, сталый касах.