Один вариант ответа на наш вопрос заключается в отрицании того, что недопустимость унижения – внешняя произведениям искусства норма. Искусство, способное унижать, неполноценно. Настоящее искусство не должно никому давать явных поводов чувствовать себя униженным. Конечно, искусство может быть настоящим, даже если кто-то усматривает в нем оскорбительные для себя коннотации, однако вовсе не факт, что унижающая составляющая такого искусства не умаляет его общей эстетической ценности. Этот довод заслуживает отдельного изучения, однако мне бы не хотелось переключать фокус рассуждений на проблематику взаимосвязи моральных и эстетических оценок в области искусства. Поэтому, желая оставаться в рамках изначального рассуждения, я лишь предположу, что наличие или отсутствие унижающего компонента в произведениях искусства все же является критерием внешнего характера при оценке их эстетического значения. Конечно, нужно отличать искусство, в котором присутствует унижающий компонент, от искусства, в котором затрагивается тема унижения и безнравственности. Последнее может цениться очень высоко. Возьмем, к примеру, те же произведения маркиза де Сада: его работы никого не унижают. Более того, присущий им антиклерикализм способен возвышать и обновлять дух читателя.

Правило искусства достойного общества гласит, что создаваемые и распространяемые в нем произведения искусства ни у кого не должны вызывать обоснованное чувство унижения. Контраргумент, основанный на том, что высокое искусство подчас даже оправдывает унижение, является ошибочным. В лучшем случае можно говорить о величии унижающего по своему содержанию произведения искусства как о смягчающем обстоятельстве при его моральной оценке. Величие такого творения смягчает критику в его адрес, но никак не отменяет правило о недопустимости унижения. Общество, порождающее произведения искусства, в которых проповедуется пренебрежительное отношение к отдельным личностям или группам людей, не может считаться цивилизованным вне зависимости от качества этих произведений. Когда же это унижение через искусство поддерживается еще и на институциональном уровне – посредством выдачи субсидий, например, – такое общество вдобавок нельзя назвать и достойным.

До сих пор мы сужали рассматриваемую проблематику, постепенно переходя от природы культуры достойного общества в целом к более конкретному вопросу о необходимости ограничительных норм в области высокой культуры такого общества. Термин «культура» нередко используется в значении «высокая культура». Его противоположностью является отсутствие культуры или вульгарность. Не стремясь ограничить понятие культуры рамками элитарности, я вместе с тем выступаю против популистского размывания понятия высокой культуры. Это размывание основывается на доводе о том, что разделение культуры на высокую и низовую – скорее результат классовых, а не внутрикультурных противоречий. С популистской точки зрения суть такого разделения не в качественной разнице между двумя типами культуры, а в «классовой» предвзятости. Как бы там ни было, вокруг понятия культуры всегда ведется много споров, и я не вижу необходимости ввязываться в них на страницах данной книги.

В первую очередь нам следует разграничить понятия культурных институтов и культурного содержания. К числу культурных институтов относятся образовательные учреждения (например, школы), средства массовой информации (например, газеты и телевидение), издательства, исторические архивы, музеи, театры и т. п. К содержанию же культуры относится все, что создается, сохраняется, передается, цензурируется, забывается и запоминается обществом и теми его институтами, которые оперируют подобного рода информацией.

Таким образом, основной вопрос касательно культуры достойного общества подразделяется на два. Первый вопрос – каким должно быть культурное содержание достойного общества? Какие ограничения (в случае необходимости таковых) должны применяться к содержанию культуры, чтобы та могла считаться культурой достойного общества? И второй вопрос – какие ограничения (в случае необходимости таковых) должны налагаться на культурные институты достойного общества? Эти вопросы тесно взаимосвязаны: к примеру, если в соответствии с нормами достойного общества театральные пьесы не должны унижать чье-либо достоинство (проблема, относящаяся к содержанию культуры), то следует ли культурным институтам урезать субсидии на постановку пьес с оскорбительным содержанием (таких, как фасбиндеровская «Der Mull, die Stadt, und der Tod», которую евреи Германии в свое время сочли таковой)?

Против отделения культурного содержания от культурных институтов можно возразить на том основании, что оно искажает само понятие культуры. Ведь говоря о культуре, мы говорим скорее не о содержании, а о формах и возможностях его выражения. Культура являет собой продолжение концепции языка: она включает в себя целую систему символов и знаков, используемых обществом для самовыражения. Ведь язык определяется не тем, что конкретно он выражает, а тем, что может быть выражено посредством него. Точно так же и культура, будучи системой символов, знаков и возможностей их сочетания, не может и не должна определяться через конкретное содержание. По своей природе культура семиотична, то есть является продолжением понятия языка применительно к системам знаков и символов в целом.

Я убежден в пустоте формального определения культуры, поскольку любой естественным образом сложившийся язык в принципе позволяет «говорить обо всем, о чем угодно», ну или почти обо всем. Нам следует рассматривать символы в их непосредственном применении, а не через призму того, что они в принципе могут выражать. Еврейское сообщество обладало набором средств выражения, достаточным не только для сравнения евреев с неевреями, но и, скажем, греков с варварами. Однако если в первом случае соответствующий инструментарий был всегда наготове и часто применялся в еврейском дискурсе, то проблема культурных различий между варварами и греками никогда не играла в нем существенной роли. Таким образом, интересующий нас вопрос сводится не к тому, что потенциально способен выразить язык культуры как знаковая система, а к тому, что он в действительности выражает, в особенности в отношении людей – как отдельных, так и объединенных по групповому принципу. В британском английском есть множество нелицеприятных идиом, связанных с голландцами – например, «голландское утешение» (Dutch comfort) в значении «скоро все станет еще хуже»; или «быть храбрым как голландец» (Dutch courage), в значении «расхрабриться под воздействием алкоголя»; или «голландская вдовушка» (Dutch widow) в значении «шлюха»; а также целый ряд им подобных. Очевидно, что все эти выражения появились в ходе длительного военно-морского и торгового соперничества между Британией и Голландией. Здесь можно возразить, что влияние этих выражений на современное отношение британцев к голландцам минимально. Однако подобные выражения вполне могут быть использованы с целью активного воздействия на восприятие образа «другого». В любом случае, когда речь заходит о символах, определяющих собирательное представление о ком или о чем-либо, имеются в виду именно активные символы. Причем они остаются таковыми, даже будучи отнесенными к разряду клише и стереотипов мышления.

В первую очередь нас интересуют коллективные представления, к которым в основном относятся концептуально и эмоционально значимые для общества символы, потенциально способные влиять на групповую принадлежность людей. Стереотипное восприятие других социальных групп, некоторые из которых могут существовать в рамках того же общества, играют важную роль в формировании коллективных представлений. Стереотип не сводится к упрощенному, схематичному представлению о группе людей, ведь, вообще говоря, любая форма классификации или обобщения упрощена и схематична в силу когнитивной необходимости. Стереотип – это особый род классификации, для которого характерна акцентуация на негативных чертах классифицируемой группы людей. Он переносит исторически и культурно обусловленные черты в разряд неизменных врожденных качеств. Именно в силу этого мышление, построенное на стереотипах, граничит с мышлением расистским, ведь последнее приписывает свойство врожденности и неизменности тем человеческим качествам, которые на деле являются приобретенными, временными и нежелательными. Стереотипы как форма коллективного заблуждения плохи вовсе не вследствие присущей им схематичной упрощенности, размывающей границы индивидуальных различий, но именно вследствие их непропорциональной акцентированности на нежелательных качествах, возводимых в ранг врожденных.