Негритянская лень, итальянская импульсивность, армянская подлость, еврейская клановость, турецкая жестокость, немецкая прямолинейность – все это негативные качества, приписывать которые соответствующим группам людей – значит оскорблять их. Но будет ли это восприниматься в том числе и как унижение?

Справедливости ради нужно заметить, что не все стереотипы построены на негативных качествах. Многие из них апеллируют к таким положительным качествам, как присущее чернокожим чувство ритма, душевная теплота итальянцев, армянская сообразительность, еврейская семейственность, турецкая храбрость и немецкая трудоспособность. Однако в контексте данной книги я использую слово «стереотип» применительно к негативным стереотипам и, как уже говорилось выше, пытаюсь ответить на вопрос, вызывают ли они чувство унижения.

Здесь представляется уместным упомянуть об отличии человеческих стигм от социальных. Как правило, человеческие стигмы связаны с тем, что людям отказывают в праве принадлежности к человеческому роду в целом вследствие особенностей их физического облика. Социальные же стигмы скорее связаны с тем, что людям отказывают в праве принадлежности к какому-то конкретному обществу. Тем не менее, когда групповая принадлежность стигматизируемых ограничивается рамками общества, которое их отвергает, два вида стигматизации накладываются друг на друга, как это происходит в случае с сицилийцами в Италии, корсиканцами во Франции, а также цыганами в целом ряде стран. Все это люди, чья идентичность зависит от не принимающего их общества и у кого нет реальной возможности выбрать какое-то другое общество для проживания. Для них неприятие со стороны общества, проявляющееся в том числе в отношении к ним как к гражданам второго сорта, равносильно неприятию со стороны всего человечества. То, являются ли социальные стигматы или стереотипы унизительными или же просто оскорбительными, не зависит исключительно от природы качеств, вокруг которых выстраиваются лежащие в их основе коллективные представления. Гораздо большее значение здесь имеют социальные последствия таких нападок, а их никогда нельзя просчитать заранее.

Достоинство в гегемонных культурах

До сих пор я использовал понятие коллективного представления в значении представления, разделяемого обществом, однако теперь уместно будет его уточнить. Проблема уничижительных коллективных представлений возникает и исчезает вместе с гегемонной культурой общества. Только гегемонная культура обладает властью принимать в общество или, наоборот, исторгать из него. Понятие гегемонной культуры употребляется в двух контекстах. В соответствии с одним из них культура группы, доминирующей в обществе, как раз и обладает властью решать, кого считать членом общества, а кого – нет. В этом случае в рамках одного и того же общества наряду с гегемонной культурой существуют культуры и других составляющих его групп, однако последние либо считаются менее значимыми, либо же вообще не берутся в расчет. Другое значение данного понятия предполагает наличие в обществе только одной культуры, однако ее черты определяются и контролируются доминирующей группой влияния. В данном случае я использую понятие коллективного представления в связке как раз с последним определением гегемонной культуры как общей культуры, находящейся под контролем и влиянием доминирующей в обществе группы.

Я утверждаю, что общество может считаться достойным, только если его гегемонной культуре не присущи уничижительные коллективные представления, активно и систематически используемые на институциональном уровне.

Здесь сразу возникает вопрос: если культура достойного общества ставит под запрет уничижительные коллективные представления, не приведет ли это к возникновению пуританского общества, где никому нельзя будет ни с кем ругаться, общества, в котором понятие о чистоте души подменяется понятием чистоты речи? Ведь если уж на то пошло, современное движение за «политкорректность», сторонники которого допускают лишь неоскорбительные «политкорректные» высказывания, есть не что иное, как светское проявление такого рода пуританизма.

Введение запрета на выражения уничижительного характера чревато созданием лицемерного общества, где всякий скрывает свои негативные и оскорбительные мнения об окружающих под маской показной респектабельности. Есть опасность, что люди в таком обществе будут вынуждены выражать свою злобу опосредованно. Что еще хуже, вместо того чтобы открыто выражать негативные эмоции, они станут заворачивать их в обертку сдержанной вежливости. Когда люди думают друг о друге в уничижительном ключе, безопаснее дать открытый выход накопившимся негативным мыслям, поскольку так легче с ними разобраться. Но даже оставив в стороне вопрос о том, что лучше – общество с достойной, но лицемерной культурой или общество, где унижение является нормой, но нет места лицемерию, мы по-прежнему остаемся перед лицом главной дилеммы, сводящейся к тому, стоит ли ограничивать общество в средствах выражения, чтобы никто в нем не мог стать жертвой унижения.

Я считаю, что в данном контексте разнесение дефиниций достойного общества и цивилизованного общества имеет прямой смысл (я также полагаю его близким по своей сути к еще одному, не менее важному отличию достойного общества как общества без дискриминации на институциональном уровне от цивилизованного общества как общества, в котором нет места личной дискриминации). Бесспорно, нужно соблюдать особую осторожность в попытках ограничения людей в свободе высказываний и использовании потенциально уничижительных или оскорбительных коллективных представлений, однако применительно к выражениям институционального уровня такая осторожность не требуется. К последней категории я отношу официальные сообщения, которые звучат из уст тех, кто говорит от имени общественных институтов. К числу таких ораторов принадлежат не только официальные представители, но также и ряд других работников этих институций, про которых с уверенностью можно сказать, что они выдают те или иные сообщения в порядке своих должностных обязанностей.

Помимо этого встречаются и пограничные случаи, когда не совсем понятно, выступает ли говорящий от своего имени или же от имени общественного института. Интересным в этом смысле примером, возникшим как результат общего тренда на политкорректность, служит неопределенный статус ремарок, звучащих из уст университетских преподавателей в студенческих кампусах. Следует ли относить их к высказываниям институционального или индивидуального характера? С одной стороны, преподаватели говорят в институциональной среде, находясь в ней в роли учителей, а значит, должны сообразовывать свои высказывания с институциональными ограничениями; с другой же стороны, данная конкретная институциональная среда наделяет их расширенным правом на свободу высказываний, а именно на академическую свободу. Как бы там ни было, сам принцип академической свободы предполагает, что преподаватели должны обладать по меньшей мере той же свободой выражения своих мнений, что и всякий член общества. Поэтому даже несмотря на то, что они занимают преподавательскую позицию в академической институции, их следует рассматривать как индивидов, а не как людей, говорящих от имени институции.

Теперь вернемся к различию между функцией уничижительных коллективных представлений для индивидов и для институтов. Как правило, институциональное унижение, как осуществляемый общественным институтом отказ в причастности к группе включения, воспринимается более болезненно, чем унижение, источником которого служат отдельные индивидуумы. Однако ограничение свободы выражения индивидуальных мнений представляет большую опасность по сравнению с ограничением свободы выражения мнений институциональных. Нетрудно понять, почему дело обстоит именно так. Прежде всего, угроза жертве, которую несет в себе институциональное унижение, чаще всего превосходит по степени угрозу, исходящую от того или иного унижающего ее индивидуума, поскольку общественные институты почти всегда обладают большей властью и влиянием по сравнению с отдельным человеком, а значит, способны нанести больший ущерб. Что касается собственно сути унижения, то институциональное унижение предполагает отказ в причастности к группе включения и вследствие этого воспринимается жертвой как отторжение со стороны всего общества в целом, тогда как унижение на межличностном уровне, как правило, не чревато столь серьезными последствиями. В то же время ограничение свободы выражения институциональных мнений сказывается на жизни общества менее негативно, чем препятствование свободе выражения индивидуальных мнений, ведь в основе свободы слова как таковой лежит прежде всего стремление к индивидуальному благополучию. Свобода выражения институциональных мнений вторична по отношению к свободе выражения мнений индивидуальных. Если данные соображения верны, то формы унижающего поведения необходимо также подразделять по принципу их соотнесенности с индивидуальным и институциональным уровнями. При прочих равных, ограничения в отношении общественных институтов более оправданны, нежели ограничения в отношении отдельных лиц.