Обновленный взгляд на литературное творчество, что определился для Вениамина Каверина в «Исполнении желаний», нашел выражение в следующем его произведении — романе «Два капитана», задуманном в 1936 году, когда, отдыхая в санатории под Ленинградом, Вениамин Александрович познакомился с молодым ученым, рассказавшим писателю историю своей жизни. «Необыкновенную, потому что она была полна необыкновенных событий, и в то же время похожую на жизнь сотен других советских людей», — напишет Каверин в «Очерке работы».

Первый вариант романа был написан «в три месяца с непривычной легкостью и быстротой», потому что «нестандартность» истории современного молодого человека по-настоящему захватила писателя, отослан в редакцию одного из московских журналов и — отвергнут.

Болезненно пережив эту неудачу, Каверин решил по-новому переосмыслить первый свой прозаический опыт — рассказ «Одиннадцатая аксиома» — и написать давно задуманный роман о Лобачевском. Но, как признавался писатель, слишком трудно было ему вникать в математические проблемы и открытия, а без этого роман не складывался.

Однако, думается, не только в этом было дело: слишком остро переживал Вениамин Александрович неудачу «Двух капитанов». Работа над романом была для него настолько захватывающей, что он не мог смириться с тем, что роман отвергнут. Скорее всего, именно это не давало Каверину писать о чем бы то ни было другом — даже о Лобачевском.

И Вениамин Александрович вернулся к «Двум капитанам» с уверенностью, что писать этот роман надо от первого лица (как «Скандалиста», где во многом студент Ногин отражает судьбу и взгляды автора, и «Художник неизвестен», где автор почти слит с лирическим персонажем), потому что для столь масштабного замысла необходим был взгляд самого героя, Сани Григорьева, на свою жизнь от самого начала до страниц, где повествование завершается. Эта задача была усложнена еще и тем, что две части необходимо было написать от лица Кати Татариновой, чтобы глубже проникнуть в ее жизнь, в ее личностное формирование в ту пору, когда она была далека от Сани Григорьева.

Каверин не был бы Кавериным, если бы не остался в этом романе, покорившем несколько читательских поколений, дважды экранизированном, верным своим творческим принципам, высоко оцененным в свое время Горьким.

В «Очерке работы» читаем: «Когда были написаны первые главы о детстве Сани Григорьева в Энске, мне стало ясно, что в этом маленьком городке должно произойти нечто необычайное — случай, событие, встреча. Роман писался в годы, принесшие огромные, захватывающие воображение победы в Арктике, и я понял, что „необычайное“, которое я искал, — это свет арктических звезд, случайно упавший в маленький, заброшенный город.

И, вернувшись к первой странице, я рассказал историю утонувшего почтальона и привел письмо штурмана Климова, открывшее вторую линию романа… Так впервые мелькнула мысль о двух капитанах».

В этом признании писателя можно вычитать и очень ценное, как представляется, наблюдение: с первых своих произведений Каверин был захвачен заимствованной у Лобачевского идеей пересечения параллельных прямых — в его рассказах, написанных даже в то время, когда он «переехал в Россию», переплетения разных судеб, их неожиданная взаимообусловленность, объяснение одной через другую, их, если угодно, предопределенность получали необходимый сюжетообразующий смысл.

Это происходило и в «Исполнении желаний», относясь не только к тайне зашифрованной главы, но и раньше, когда Трубачевский получил от Бауэра записи о декабристе Охотникове. Тогда это переплетение выводило писателя на важнейшую тему всего его творчества, впервые со всей отчетливостью явившуюся ему в «Черновике человека», — к поединку «мужества, чести, добра и опустошающей бесцельности зла».

Пересечение далеких во времени и пространстве судеб служило здесь не только увлекательности сюжета, но и очень важной для Вениамина Каверина мысли о наследовании, продолжении, которые необходимы не только для восстановления истины, но и для открытия совершенно новых горизонтов настоящего, а значит — и будущего. Напомним, что в тот период Каверин уже стал «другими глазами» читать русскую и мировую классику — не с желанием поспорить, противопоставить, а со стремлением творчески продолжить, ощутив себя одной из ветвей дерева, мощными корнями проросшего в почву.

«„Два капитана“ — метафора, сближающая отдаленные друг от друга эпохи и события, требующая от читателя видеть сравнение, сопоставление двух судеб, в итоге которого прочитывается заветный смысл романа» (О. Новикова, Вл. Новиков).

Но еще очень существенным представляется то, что это сравнение касается отнюдь не только характеров персонажей, но и двух эпох — предреволюционной России, нередко оказывавшейся равнодушной к великим открытиям, и Советской России, явно не до конца понимающей важность восстановления истины. И своеобразным мостом между этими двумя разными эпохами, соединенными метафорическим отсутствием временных границ, оказывается один и тот же человек — Николай Антонович Татаринов. У которого тоже есть свой наследник, готовый при любом удобном случае предать его, — Михаил Ромашов, не раз предававший и Саню Григорьева. И любовь Ромашова к Кате можно подвергнуть сомнению — не в большей ли степени продиктована она стремлением выйти победителем из любого поединка и любой ценой?

Как и в «Исполнении желаний», в «Двух капитанах» речь идет отнюдь не о противостоянии двух основных персонажей — Сани Григорьева и Николая Антоновича Татаринова, сознательно погубившего экспедицию своего двоюродного брата, а о «разветвленных» (уже более сложно!) ростках противоположных человеческих качеств, которые в ком-то развиваются быстрее, в ком-то медленнее, в ком-то не развиваются вообще, но так или иначе начинают складываться в «круговую поруку» Добра или Зла. Складываться многообразно, но вполне определенно, потому что отнюдь не только у Добра есть своя «круговая порука», но и у Зла. Здесь, в «Двух капитанах», она развернута Вениамином Кавериным масштабно и ярко.

Все этапы взросления, мужания Сани Григорьева приводят его к осознанию своего высокого долга — детское потрясение от писем, найденных в сумке утонувшего почтальона, заставившее Саню на всю жизнь запомнить наизусть строки одного из них, первая любовь к Кате Татариновой, острое восприятие несправедливости, клеветы, ощущение своей вины в самоубийстве вдовы капитана Татаринова Марьи Васильевны, выбор профессии — опасной и романтической, позволявшей исследовать места, связанные с погибшей экспедицией, — и в конечном счете не просто доказать свои предчувствия, но добиться справедливости. Не только в науке — в жизни. В первую очередь в жизни.

В критике утвердилось мнение о «Двух капитанах» как о приключенческом романе, адресованном едва ли не в первую очередь подросткам. Отрицать подобное мнение бессмысленно — конечно, по сути своей он является увлекательным приключением, ведущим главного героя по жизни. А потому в значительной мере «Два капитана» — это и роман воспитания, традиционный жанр мировой литературы. Невымышленно важен — и первостепенен для Вениамина Каверина! — нравственный мотив этого приключения, неразрывно связанный с воспитанием собственной личности, с любовной историей и с юношеским романтическим порывом, не потускневшим с годами, а ставшим своеобразным маяком. А потому (как и в случае с формализмом) вполне научное литературоведческое определение нуждается, на мой взгляд, в некотором уточнении и расширении смысла. Их повлекло за собой само изменение времени, сместившее некоторые устоявшиеся понятия.