К этому призывала сама эпоха, но для кого-то воплощение ее романтических черт стало необходимостью, в какой-то степени вынужденностью «угодить» требованиям крепнущего социалистического реализма любой ценой, а для кого-то — обретением собственного голоса, собственной темы не только творчества, но и жизни.

В 1941 году Вениамин Александрович Каверин напряженно работал над вторым томом «Двух капитанов», но начавшаяся Великая Отечественная война прервала работу — как и многие другие писатели, Каверин стал корреспондентом: писал новости с фронтов, очерки и рассказы о трагических и героических событиях, многие из которых отличались неподдельным романтизмом, подлинным пафосом борьбы с фашизмом. Защищалась не только идея — защищалось то противостояние Добра и Зла в пользу Добра, которое, как говорилось уже, было для Вениамина Каверина определяющим, своего рода нравственной опорой его творчества.

Но мысль о возвращении к «Двум капитанам» не оставляла писателя, это она и сподвигла Каверина на обращение к редактору «Известий» с просьбой отправить его именно на Северный флот — быть ближе к захватившим его событиям, узнать и понять характеры сегодняшних героев казалось Каверину необходимым.

«Именно там, среди летчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа. Мне стало ясно, что облик героев книги будет расплывчат, неясен, если не рассказать о том, как они перенесли тяжелые испытания войны и победили.

По книгам, по рассказам, по личным впечатлениям я знал, что представляла собой в мирное время жизнь тех, кто, не жалея сил, самоотверженно трудился над превращением Крайнего Севера в гостеприимный край — открывал его неисчислимые богатства, строил города, пристани, шахты, заводы. Теперь, во время войны, я увидел, как вся эта энергия была брошена на защиту родных мест. Мне могут возразить, что в каждом уголке нашей страны произошло то же самое. Конечно да, но суровая обстановка Крайнего Севера придала этому повороту особенный характер» («Освещенные окна»).

Работая над романом «Два капитана», Вениамин Александрович Каверин «окружил себя книгами по авиации и истории Арктики», то есть строил свою работу как когда-то над первыми «переходными» произведениями — «Концом хазы» и «Скандалистом», по примеру своих старших товарищей-«серапионов», погружаясь в атмосферу совершенно нового для него мира (в случае с «Концом хазы») с помощью газетных статей и заметок, уголовных дел и собственных наблюдений. В «Скандалисте» Каверин описывал уже знакомую ему университетскую среду и характеры. Тем не менее необходимым оказалось для писателя «ходить с записной книжкой» за своими главными героями, порой вставляя в литературный текст их живую речь — цитаты из докладов, рассуждения на общие темы.

Так же произошло и с «Двумя капитанами» — только почерпнутые из книг и статей знания, только реальные истории, художественно переработанные и сплетенные в этом романе, не могли дать полноты впечатления, того «эффекта присутствия», без которого Вениамин Каверин не обходился уже никогда, если мы внимательно вчитаемся во всё, им созданное.

Жизнь Крайнего Севера в военное лихолетье, быт военной Москвы, блокада Ленинграда, эвакуированные люди, боевые вылеты Сани Григорьева и ни на миг не проходящее стремление найти следы экспедиции капитана Татаринова… Всё это было необходимо «согреть» и удостоверить незаемным, собственным впечатлением. И не только по той причине, о которой Вениамин Каверин рассказал в «Очерке работы»: «В „Двух капитанах“ я воспользовался весьма неразборчивым факсимиле письма лейтенанта Брусилова к матери, и один дотошный школьник не только добрался до источника, но и доказал мне, что два слова брусиловского письма были прочитаны неверно»… По причине того, едва ли не в первую очередь, что для Каверина важно было «прикоснуться» к тому зыбкому материалу, что вызывает ответную реакцию в художественном мире писателя — природа, мороз, полярная ночь, царство льда…

Всё это надо было видеть собственными глазами. В «Вечернем дне» Вениамин Каверин пишет: «К фронту можно было подъехать на трамвае, — кажется, они перестали ходить в октябре. В Союзе писателей выдавали блюдечко зеленоватой каши, и страшно было смотреть, как это маленькое блюдечко осторожно ставили на стол старые известные писатели и переводчики, которых почему-то не вывезли из Ленинграда… Я жил в пустой квартире, отбиваясь от этой пустоты, наплывавшей на меня ночами. Голодал и работал: писал статьи, очерки, скетчи для фронтовых спектаклей, рассказы… Сравнительно редкие поездки на фронт неизменно сменялись неотложной работой. Случалось, что заказанная в два-три часа ночи статья должна была уже к утру лежать на редакторском столе…

…Девятого ноября мне позвонили из горкома по поручению Шумилова, секретаря по агитации и пропаганде, и сообщили, что в назначенный час я должен явиться на аэродром. Мне было разрешено найти семью, а потом вернуться к работе в ТАСС».

И здесь началось приключение, которое могло бы закончиться драматически. Самолет ожидали долго, затем выяснилось, что произошла перегрузка, несколько пассажиров должны перейти в другой самолет. Уже в полете, засунув руку в рюкзак, Вениамин Александрович обнаружил, что рюкзак — чужой. А в его заплечном мешке лежала рукопись первых глав второго тома «Двух капитанов», «более ста рукописных страниц, — вот что заставило меня схватиться за сердце».

Самолет, в котором остался мешок Каверина, несколько дней не приземлялся на перевалочном пункте в Хвойном, позже он узнал, что немцы сбросили поблизости десант и самолет не мог вылететь, ждать его не имело смысла. Узнав, что его семья из Ярославля уехала (куда — неизвестно), Вениамин Александрович отправился в Вологду, к старшему брату Юрия Тынянова Льву Николаевичу, который мог знать, где находятся его близкие.

Лев Николаевич ничего не знал — изнурительная поездка в Вологду на грузовике оказалась бесполезной, но Каверин вспомнил, что еще в Ленинграде слышал от кого-то, что литфондовский детский лагерь находится в Перми. Теперь путь его лежал на Урал. Лев Николаевич смог устроить Каверина в санитарный поезд. В Перми тот первым делом спросил, нет ли здесь кого-то из ленинградских писателей и таким образом нашел своих: болезнь Юрия Николаевича обострилась, он почти не вставал с постели; у Лидии Николаевны не было своей комнаты, поэтому она ночевала по очереди у друзей и знакомых в гостиничных номерах; сын Николай тяжело болел корью; дочь Наталья находилась в Краснокамске, в литфондовском интернате для старшеклассников.

Спустя какое-то время «явился молодой, застенчивый парень, отрекомендовавшийся — не помню, техником или мастером, — вспоминал Каверин, — и сказал, что он, конечно, съел продукты, которые были взяты мною с собой в дорогу, но всё прочее, и в том числе, разумеется, рукопись, бережно сохранил… Я извинился за то, что выкурил его табак… Так ко мне вернулись первые главы второго тома романа „Два капитана“. Я перелистал рукопись и понял, что сейчас не время заниматься ею».

Но копились, множились впечатления, без которых роман стал бы совсем другим — наверное, менее живым в своих мельчайших деталях, в чертах характеров персонажей…

В книге «Вечерний день», рассказывая о 1940-х годах, о начале войны, Каверин вспоминает поездку в Мурманск и Полярное, переименованное в «Двух капитанах» в Заполярное. Там произошли встречи с легендарным летчиком Папаниным и с вице-адмиралом Арсением Григорьевичем Головко. Вениамин Александрович писал: «Мне трудно судить о его талантах флотоводца — впрочем, они выразительно подтверждаются выигранной на Крайнем Севере войной. Но однажды в разговоре он заговорил о самой общей задаче Северного флота, и это была блистательно, хотя и бегло набросанная панорама большой дуэли, — мы стояли перед картой театра военных действий на Баренцевом море. Меня поразил тонкий анализ характера командующего немецким флотом, адмирала, — анализ, который сделал бы честь глубокому художнику в любой области искусства. В действиях флота, авиации, морской пехоты свое место — быть может, самое важное — занимала дуэль умов, и Головко недаром оказался победителем в этом состязании.