И еще об одном хочется упомянуть.

Счастливый в единственном своем браке с Лидией Николаевной Тыняновой, Вениамин Александрович прожил с ней всю жизнь в любви, взаимоуважении и в полном взаимопонимании. И невозможно не задуматься о том, что самые светлые, чистые его героини созданы с мыслью именно о ней — и Машенька Бауэр в «Исполнении желаний», и Катя Татаринова в «Двух капитанах»…

Лидия Николаевна стала детской писательницей. Ее исторические романы и повести в каком-то смысле продолжали дело любимого старшего брата Юрия Тынянова — окончив филологический факультет Петроградского университета, Лидия Тынянова писала о Рылееве, Каховском; ее перу принадлежат книги «Мятежники горного корпуса» (эта книга оказалась под прицелом цензуры), «Друзья-соперники» о Чарлзе Дарвине (здесь явно совпали научные интересы Тыняновой и Каверина!), «Повесть о великой актрисе», посвященная М. Ермоловой (а здесь «не обошлось» без общего семейного интереса к театру), «Друг из далека» о Н. Миклухо-Маклае (как не вспомнить «Двух капитанов»!), «Неукротимый Гарин» о Н. Гарине-Михайловском. Уже один сухой перечень этих названий свидетельствует о том единомыслии, общности интересов и отнюдь не случайном тематическом совпадении, которые не могли не быть опорой семейного счастья Кавериных.

И даже Татьяна Власенкова, героиня «Открытой книги», представляется в чем-то отражением Лидии Николаевны Тыняновой, хотя здесь огромное значение приобретало научное поле деятельности, а значит, в этом образе в какой-то мере были слиты, спаяны и служение своему делу Льва Александровича, и увлечение профессией дочери Натальи, и формировавшиеся интересы сына Николая…

Так случилось, что с ранних лет Вениамин Каверин был окружен теми, кто впоследствии внес значительный вклад в науку, — друзья его старшего брата, братья Лев и Давид, старший брат Юрия Николаевича Тынянова. Кроме того, вспомним, что первый его рассказ «Одиннадцатая аксиома» был посвящен Н. Лобачевскому, а позже, отойдя от фантастических и мистических своих опытов в прозе, он сознательно решил идти по пути старших товарищей из «Серапионова братства»: тщательно изучать среду, о которой задумал писать, узнавать быт города в его «непарадных» районах, знакомиться и сближаться с людьми, которые могли ему многое поведать об этой довольно экзотической среде. Пользуясь лексикой давних времен, можно сказать, что писатель «твердо перешел на рельсы социалистического реализма», но… сохраняя и развивая, совершенствуя едва ли не главную свою особенность, о которой не раз уже говорилось на этих страницах, — необычность, порой и загадочность той «исходной точки», что становилась основным сюжетным мотивом; пристрастие к «пересечению параллельных прямых», этой мистически влекущей, загадочной теории, отказаться от которой Каверин не мог и не желал на протяжении всей своей жизни; та великолепная, с годами и десятилетиями всё более крепнущая отточенность стиля и языка, что позволяла ему естественно, органично сочетать вымысел с документом, реальный факт с его художественным осмыслением, различные языковые пласты. И конечно, та романтическая составляющая, что непременно присутствует едва ли не в каждом его произведении.

Порой возникает мысль о том, что в те десятилетия, когда наша страна по праву считалась самой читающей в мире и ни одна из книг Вениамина Александровича Каверина, как бы ни отнеслась к ней официальная критика, не проходила мимо внимания читателей, многие из молодых выбирали будущую профессию, захваченные поисками и обретениями каверинских героев. Настолько подлинным и высоким был романтический порыв; настолько верилось в незыблемость девиза Сани Григорьева: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

К сожалению, я не знаю тех, кто, избрав профессию летчика, сумел восстановить историческую справедливость, но знаю по крайней мере нескольких человек, избравших путь Николая Трубачевского и добившихся значительных успехов в науке, которой служили и продолжают служить, и тех, кто, увлеченный опытом Татьяны Власенковой, ринулся в микробиологию и вирусологию, другие, близкие по направлению, области и сумел проявить себя в них как серьезный ученый.

Не потому ли хотя бы отчасти, что с сегодняшней точки зрения излишне пафосно, а для своего времени совершенно органично и для молодых читателей в определенном смысле завораживающе звучали финальные слова «Двух капитанов» — тост судьи Сковородникова по случаю приезда Сани и Кати в Энск: «Жизнь идет. Зрелые, законченные люди, вы приехали в родной город и вот говорите, что его трудно узнать, так он изменился. Он не только изменился — он сложился, как сложились вы, открыв в себе силы для борьбы и победы. Но и другие мысли приходят в голову, когда я вижу тебя, дорогой Саня. Ты нашел экспедицию капитана Татаринова — мечты исполняются, и часто оказывается реальностью то, что в воображении представлялось наивной сказкой. Ведь это к тебе обращается он в своих прощальных письмах — к тому, кто будет продолжать его великое дело. К тебе — и я законно вижу тебя рядом с ним, потому что такие капитаны, как он и ты, двигают вперед человечество и науку».

И дальше, из Эпилога: «Чудная картина открывается с этой высокой скалы, у подошвы которой растут, пробиваясь между камней, дикие полярные маки. У берега еще видна открытая зеркальная вода, а там, дальше, полыньи и лиловые, уходящие в таинственную глубину ледяные поля. Здесь необыкновенной кажется прозрачность полярного воздуха…

…Заходящие в Енисейский залив корабли издалека видят эту могилу. Они проходят мимо нее с приспущенными флагами, и траурный салют гремит из пушек, и долгое эхо катится не умолкая.

Могила сооружена из белого камня, и он ослепительно сверкает под лучами незаходящего полярного солнца.

На высоте человеческого роста высечены следующие слова:

„Здесь покоится тело капитана И. Л. Татаринова, совершившего одно из самых отважных путешествий и погибшего на обратном пути с открытой им Северной Земли в июне 1915 года.

Бороться и искать, найти и не сдаваться“».

И сегодня, хотя совсем иные времена на дворе, читая эти строки, испытываешь волнение: представляешь себе, какими глазами читали их в 1944 году, когда вышла вторая книга романа, а до конца войны оставалось совсем немного времени; и размышляешь о том, каким высоким предназначением наделены все мы свыше от рождения… Конечно, ощущение это отдает сентиментальностью, но отказываться от нее почему-то совсем не хочется…

Обратимся вновь к «Словарю литературоведческих терминов», на страницах которого понятия «романтизм» и «романтика» рассмотрены в отрыве одно от другого (что представляется справедливым, потому что они совсем не обязательно совпадают). В качестве одной из важных черт романтики названо то, что в подобных произведениях она «непременно исходит из жизненных принципов самого художника, выявляет отношение художника к тем или иным сторонам жизни».

И здесь для нас становится знаменательным каверинское восприятие романтики, которую, хотим мы того или нет, Вениамин Александрович освоил и усвоил именно тогда, когда писал первые рассказы, увлекаясь порой значительно больше формой, нежели содержанием. Оно всё более отчетливо просвечивало через причудливо сплетенные сюжетные линии, окрашенные постепенно преодолеваемым заимствованием у немецких романтиков. Это восприятие ощущается в «Исполнении желаний», когда Николай Трубачевский расшифровывает пушкинские строки и когда находит в себе силы противостоять искушению славой — нечестной, слишком легко добытой. И в «Двух капитанах», где романтизм Вениамина Каверина приобрел те определенные и высокие черты, которые и реалистические краски сгустили, и во многом по-новому заставили играть…