— Где может быть Изабелла? — потребовал он.

— Неужели так припекло? — моментально развеселился Андерс.

— Заткнись. — Матиас выбил из его рук бокал и навис над мелким товарищем. Тот отступил.

— Ты чего?

— Ничего. Где она может быть?

— Ну я не знаю. В булочной, наверное.

— В булочной?

— Ну да. Они с Кариной там каждый день кофе пьют. Ты что, не знал?

— Не знал.

Матиас сделал шаг назад, развернулся и снова кинулся бежать. Ливневки не справлялись с мутными потоками, городу грозило наводнение.

— Она закрыта! — услышал Матиас вопль Андерса, прорвавшийся сквозь рев ветра.

Матиас уже не мог остановиться. Он бежал. От себя и к себе одновременно. Поворот направо, широкая улица — автобус застрял посреди дороги, и пассажиры, словно пробитые шлюпки, прорывались сквозь волны, зачерпывая грязную воду, кренясь от ветра, спеша выбраться на сушу и закрыться за серыми ставнями призрачно-надежных домов.

Матиас двинулся сквозь поток. Мощными лопастями раздвигая волны, он шел, словно тролль из глубин норвежского леса — каменный и несокрушимый. Впервые за долгое время равномерно дыша — два вдоха, два выдоха, секрет от командира роты, как бежать долго и не сбивать дыхание. Бурлящие потоки воды его ничуть не пугали, плавал он отлично.

Поворот, еще один. Матиас прекрасно знал дорогу к булочной. На медленно ползущем сквозь безжизненные улицы автобусе она занимала двадцать минут. Ему понадобилось около часа, чтобы преодолеть расстояние пешком, словно Моисей, разбивая волны.

Она была там. Сидела на остановке. Вокруг нее не было бури. Ливмя льющий дождь огибал крохотный оазис под шиферной крышей. Изабелла была одета в белое платье с розовыми вставками и одуряюще пахла земляникой. Матиас замедлил шаг. Вступил на земную твердь.

— Ты что здесь делаешь?

— Там закрыто, — тихо ответила Изабелла не поднимая головы.

— Я знаю.

— Неужели прежней жизни уже не будет?

Он не ответил, сел рядом, и вода хлынула на скамейку, замочив платье Изабеллы и усилив аромат земляники.

— У тебя венчание в двенадцать, — напомнила она.

— Я знаю.

Изабелла повернула голову, и он впервые увидел ее глаза. Лазоревые. В солнечном свете они казались почти бирюзовыми. В солнечном свете?

— Солнце, — когда же он в последний раз произносил это слово? — Смотри, Изабелла, солнце! — Матиас не смог сдержать крик изумления. Девушка улыбнулась. Солнце, прорвав облака, как вату, ослепляло своим светом.

— Солнце, — мирно согласилась она. — Зачем ты пришел?

— Я очень устал, — пожаловался Матиас. — Можно я немного посплю?

Изабелла кивнула, и Матиас рухнул на скамейку, заскрипевшую под его весом, не заботясь, что промочит платье девушки насквозь. Солнце все высушит и изменит.

Он закрыл глаза, пристроив голову на коленях девушки. Изабелла впервые прикоснулась к нему и погладила по белокурым волосам.

— Ты полюбил? — спросила она, вызвав в памяти пожелтевшую фотографию кружевной Агнеты. Должно быть, так скучно ходить в однотонном наряде.

— Не знаю. Просто я не могу спать без тебя.

Спустя несколько мгновений оба погрузились в глубокий сон. И никто из них не услышал, как часы на старой церкви пробили полдень.

Моника дочитала до конца распоряжения Иванны, написанные четким, округлым почерком человека, писавшего по давно заготовленному черновику. Иванна передавала ей все свое имущество в обмен на место для двоих на городском кладбище и два самых дорогих и роскошных гроба. Уготованный для нее должен быть немного больше, чтобы вместить чемодан крокодиловой кожи, который Моника найдет у нее в шкафу. Когда земля на могилах осядет, на них надлежит поставить памятник — двое влюбленных на ложе — и написать их настоящие имена. Среди старых документов была вырезка из газеты. По мере прочтения глаза Моники расширялись от удивления. Дочитав, она бросилась вон из мастерской, дверь закрывать не стала — Карл уже пару раз заглянул к ней на работу, и она хотела показать, что теперь эта часть ее жизни тоже открыта для него.

— Карл! Карл! — поднявшись по лестнице, она бросилась в глубь дома и поднялась на второй этаж. Муж был в кабинете. На полу возилась Алиса, погруженная в уничтожение очередной газеты — обрывки валялись по всей комнате.

— Карл, прочти! — отвлекла Моника мужа. Тот сидел, погруженный в изучение Уголовного кодекса, вспотел, редкие волосы растрепались, очки на макушке, но выражение лица расслабленное и умиротворенное. И это тогда, когда они на волосок от гибели!

— Что там?

— Ты знаешь, кто такие Иванна и этот ее, как его…

— Иван.

— Да, Иван. Вот, прочти. — Она сунула ему под нос пожелтевший кусок газеты.

Тот погрузился в чтение, и даже Алиса притихла, с удивлением разглядывая родителей, сидящих так близко друг к другу — мама устроилась на ручке папиного кресла и положила руку ему на плечи. Она, Алиса, никогда еще такого не видела. Происходило что-то очень хорошее. Она тихонько подошла к папе и прислонилась к его плечу с другой стороны. Мать протянула руку и ласково погладила ее по голове.

— М-да, — крякнул Карл, закончив чтение. — Я не знал. Его же к нам перевели как рецидивиста.

— Что ты об этом думаешь?

— А что я могу думать? И такое бывает.

— Знаешь, она оставила нам свою булочную и квартиру.

Карл с удивлением посмотрел на Монику:

— Почему?

— В обмен на место на кладбище, достойные похороны и памятник. Для двоих.

— Для двоих? Но Иванна крепка, она еще много лет проскрипит.

— Не думаю, — покачала головой Моника. — Она знает что-то, милый, чего не знаем мы.

Некоторое время они посидели молча. Алиса еще крепче прижалась к отцу, а Моника не переставая гладила ее по голове.

— Что мы напишем на памятнике? — спросила Моника. Именно этот вопрос больше всего беспокоил ее с момента получения странных документов.

Карл снял очки и положил их на стол, затем чмокнул дочь в лоб и легко провел рукой по спине. Устало потерев глаза, ответил.

— А я знаю… Напишем «Иван и Иванна», что им еще надо?

До розового дома они шли, взявшись за руки. Опьяненному шальным ароматом земляники Матиасу с трудом удавалось думать. Для того чтобы восхитительное чувство длилось как можно дольше, следовало устранить две проблемы. Единственное, за что он был благодарен военной службе, так это за способность размышлять без лишних сантиментов. Просто и по существу.