– А дальше можете начинать практику, – деловито произнесла гадалка.

– И что мне это даст?

– Вы просто обретете истинное лицо. Станете тем, кем пришли в этот мир. Да, кстати, о чем вы мечтали в детстве? Только не говорите что о новой квартире или миллионе долларов. Это будет ложью.

– От чего же?

– А от того, что ребенку не свойственно лгать. И он если чего и желает, то характерно и искренне. Да и желания у детей более приземленные. Счастлив лишь тот, чьи детские желания сбылись. Вот ваши сбылись?

– Я не помню, – задумчиво сказал он, посмотрел на свои руки и пошел к зеркалу. Встал, запрокинул голову, и с звуком «ОМ», закрыв предварительно глаза, опустил ее к груди. Затаился. Но ничего не произошло. Или….

Ойген потихонечку открыл глаза и оторопел. Его не было. Он исчез. Стал невидимым.

Сначала в душе закралась некая нервозность. Но затем, захотелось воспользоваться невидимой свободой. И, он пошел по соседям, прямо сквозь стены, не замечая преград. Соседями с лева, у милой женщины – гадалки, оказались прелестные люди. Они шумно сидели у телевизора и усердно пытались посмотреть телепередачу, с каким – то научным подтекстом.

….Вечность, – умно вещал диктор, – это ни что иное, как сфера. И, в действии ли вы этой сферы? Или попросту сказать, или вернее спросить, в сфере ли ваших сфер находиться данная сфера?

Ойген еще постоял немного, и поняв, что так же как и шумные соседи Сары Давыдовны, он ничего не понимает. Он отправился в квартиру с права. Здесь было тихо. Телевизор отсутствовал. За то на стареньком холодильнике вовсю орал не менее древний радиоприемник.

– Если вы живете вечно, – вещал напряженным голосом с хрипотцой, – не отчаивайтесь. Задайте себе вопрос, возможно, таким образом, вам удастся понять, и именно для самого себя. Что в этом всем есть, какой – то позитив.

Ойген оглянулся, и вдруг заметил медленно приближающуюся к нему, пенсионерку. Та, в свою очередь приближалась к призраку с иконой наперевес. Немного приподняв ее над головой трясущимися руками, бабуля, ежась от страха, медленными шажками приближалась к не прошеному гостю.

Далее, что бы правдоподобнее описать процесс, автор попробует употребить слово «Шаркнуло». И тем ни менее, Ойгена Генриховича именно шаркнуло. Немного размазав, его и так не очень – то слитный силуэт по обшарпанной стене. И тут же вынесло обратно к Саре Давыдовне. Гадалка так же сидела в своем кресле, и как будто ждала возвращения своего клиента.

– Ну, – вопросительно обратилась она к призраку, который явно начал возвращаться в свое агрегатное состояние, – каков опыт?

– Вот это силища, – отряхиваясь от штукатурки, пропел Ойген.

– Что слышали?

– Да, – глупо посмотрев на гадалку произнес отстраненность гость, – говорили про какую то вечность.

– Вечность?

– Именно!

– Я вас поздравляю, – Давыдовна привстала и дружественно подошла к клиенту, – вы один из нас.

Ойген Генрихович даже позабыл изначально, про цель своего прихода к этой загадочной женщине. В голове теперь только и крутилось….вы один из нас….один из нас….один из нас…

Сережа позвонил утром. Разбудил меня своим позитивом. Сказал, что прилетит немедленно. Я поставил чайник и уныло уселся ждать эффекта.

Когда последняя чаинка с усердием растворилась в пузатом чреве, арлекин уже скребся в дверь. Я отворил дверь, и он ворвался в мое субботнее утро, как ветер перемен.

– Может, объяснишь мне, наконец, то, – еще зевая и потягиваясь, промямлил я, – что это за маскарад с философским уклоном вправо, наблюдал вчера я. Не без твоей помощи, разумеется.

– Неужели ты и правда ничего не понял? – Нешлолхов смотрел на меня взглядом последнего мамонта, перед реальной угрозой вымирания.

Я налил ему чаю и жестом пригласил присесть. Но он как заведенный носился по моей квартире и не переставая, кричал.

– Неужели ты не понял. Хорошо, тогда я тебе расскажу, как это понял Август.

– Ну, – отхлебнув бодрящего и горячего, снизошел до него я, – попробуй, – Август, это же тот сумасшедший, с копной волос и вечно трясущейся конечностью?

– Он поэт, и живет порядком давно. В прочем так же как и ты и я, и все общество сфер. Просто я это понимаю и он, то есть Август, или как он сам себя любит называть… Сантуцио.

– Ага, Сантуцио. Он мне, между прочим еще вчера попытался что то рассказать про наше с ним единство в бессмертии. Так что он там понял то?

– Не ерничай, – обиженно сказал Сережа и начал свой рассказ.

– Его звали Август.

И был он такой же теплый и дождливый. Урожайный на комплименты женщинам и склонный рассуждать о скоротечности прихода осени жизни, когда природа, вместе со всем в ней прибывающем начнет, умирая засыпать. И странно было слышать от такого, еще молодого человека, вечно одетого в поношенный зеленый сюртук и тертые временем черные башмаки, такие изречения мысли. Он был поэтом, ну или старался им быть. Стихи его никто всерьез не воспринимал, или порой они смешили своими глупыми словосочетаниями и несуразными рифмами.

– Это очень красиво, – говорил ему сейчас его издатель, – но поймите, это же дворовая лирика. Нам такого добра, приносят в день километры. И я все это должен прочитать и оценить.

– Но мне казалось…

– Не спорьте со мной уважаемый Август, – оборвал его оправдательную речь издатель, – поищите себя, в чем нибудь другом. Поймите же вы, милейший вы человечище, поэзия это тонкая иллюзия. Тоньше самого тончайшего хрусталя. Поэзией лечат души, пропитывают время мыслью и страстью. А вашими стихами, если их, возможно, так назвать, извините меня искренне, возможно только стены в туалетах оклеивать.

Август искренне улыбнулся, еще постоял немного перед массивным дубовым столом издателя, заваленным кипой рукописей и лицензий. И шаркая по паркету, уныло побрел домой. К груди он нежно прижимал последние свои стихи. Он так надеялся на них. Он не спал всю ночь. И сидя при зажженной свече, усердно ловил в своей небольшой и пропахшей пылью и одиночеством комнатке, хоть какие – то происки музы. И как ему казалось у него почти получилось….но….

Городок их был сравнительно невелик. И жители, от безделья или же по другим каким – то причинам, любили приходить к городскому фонтану. Где неподалеку высился памятник неизвестному герою прошлых лет. Важно восседающему на своей лошади и держащему, какой то незамысловатый предмет в своей поднятой к небу правой руке. Жители не знали, кому и за что поставлен здесь, у любимого ими городского фонтана, памятник. Впрочем, это, как и присутствие, здесь в данную минуту поэта по имени Август, нисколько не вносило дисбаланс в отдых горожан. Хотя некоторые и подтрунивали, бросая в след шаркающему поэту колкие фразы.