Тут на кухню вошла Пенелопа, следом за ней Софи. Как жаль, что у него не было пистолета, а то бы он застрелился, чтобы прекратить свои мучения.

Пенелопа лишь взглянула на него и сочувственно заохала, как будто ей было восемьдесят лет.

– О-хо-хо. Мадди, у тебя случайно нет «Адвила»?

Мадди подпрыгнула и выбежала, тогда как Софи плюхнулась на стул недалеко от него. Через минуту Пенелопа протянула Шейну стакан с апельсиновым соком.

– Давай, выпей.

Шейн взглянул на нее мутными от боли глазами, которые как будто говорили «отвяжись от меня»:

– Ты уволена.

Она ласково погладила его по щеке:

– Без меня ты пропал бы через пять минут. Кому говорю: пей!

Шейн послушно сделал то, что было ему велено. Если Пенелопа начинала распоряжаться, то ее слушались беспрекословно. Он жадно, тремя большими глотками выпил сок, облегчение наступило сразу, хотя полностью он еще не пришел в себя.

Но тут Софи в знак дружеской приязни толкнула его в плечо, отчего у Шейна между висками заколыхалась, а потом запульсировала острая боль.

– Какого черта, Соф? – крикнул он. Вокруг было слишком много женщин, и это безумно раздражало его.

– Ну ты дал, Шейн! Сколько же ты вчера выпил? Давно я не видела тебя таким! Последний раз ты так надрался, когда «Чикаго Блэкхокс» Выиграли Кубок Стэнли.

– Чего прицепилась? – грубо ответил Шейн, визгливый резкий голос Софи бил по его голове, как молоток, забивающий гвозди.

Мадди вернулась и сунула ему в руку три таблетки «Адвила». Пенелопа тут же подала стакан с водой.

– Запей таблетки, а я пока приготовлю для тебя тосты.

Трое женщин кудахтали над ним, словно курицы-наседки над цыплятами. Шейн, поморщившись, обратился к Митчу:

– Заколебали своей болтовней.

– Твое здоровье. – Митч, шутливо салютуя, поднял чашку с кофе.

Пять минут спустя, когда Шейну казалось, что еще чуть-чуть и он больше не выдержит женского кудахтанья, Пенелопа принесла два поджаренных тоста.

– На, ешь, и поторапливайся. У нас в пять часов встреча в мэрии.

Шейн заныл:

– А нельзя ли ее перенести?

– Нет, нельзя, – решительно тряхнула головой Пенелопа.

Шейн от удивления едва не потерял дар речи:

– Постой, кто из нас двоих босс: ты или все-таки я?

Пенелопа лукаво улыбнулась:

– Тебе действительно так нужен ответ на этот вопрос?

Шейн вздохнул и, не говоря ни слова, принялся за тосты. За едой он размышлял над тем, как он будет мучить ее своим нытьем, а потом все равно позволит ей отвезти его на деловые переговоры в мэрию.

Сесили тихо постучала в двери Грейси, раза два или три из осторожности оглянувшись назад, желая проверить, хоть это и было глупо, не подсматривает ли за ней кто-нибудь.

У нее было прескверное настроение, потому что она только что трусливо сбежала из дома.

Сперва она даже не помышляла об этом. Она спускалась вниз на кухню, нисколько не боясь ни встречи с Шейном, ни откровенного, прямого разговора с ним, но тут она невольно услышала, о чем и как говорили те, кто собрался на кухне. Шейн был просто невыносим, он рычал и бурчал словно медведь, а все вокруг него суетились и утешали его как могли.

Все это делалось исключительно из любви и уважения к нему. О нем беспокоились, волновались, за ним ухаживали, делая все, чтобы он съел свой завтрак.

Давящее ощущение одиночества, покинутости овладело Сесили.

Вокруг нее были люди, но она была одна. Окружавших ее близких нисколько не интересовали ни ее жизнь, ни ее чувства, ни ее здоровье. Черт, не далее как сегодня утром она просмотрела электронную голосовую почту, и никто не спросил, как она, хорошо ли ей или плохо. Напротив, всем было что-то от нее нужно. Референты и консультанты просили ее проверить достоверность тех или иных слухов, гулявших по Интернету. Пол из команды по связям с общественностью просил ее найти выход из очередной непростой ситуации. Отцу хотелось, чтобы она успокоила мать. Майлз просил ее быть на каком-то корпоративном собрании тридцатого числа. Нет, они ни в чем не были виноваты. Винить во всем следовало только саму себя. Вернее свою холодность. Сесили не искала ни тепла, ни доверительной близости, но разве раньше она когда-нибудь так расстраивалась из-за их отсутствия?

Однако теперь это ее огорчало, и еще как огорчало.

Вот почему она, крадучись, направилась к Грейси за утешением и сочувствием, которых она не заслуживала. Увидев сквозь дверное стекло, что подруга ее детства идет по холлу к дверям, Сесили нервно принялась одергивать майку.

Грейси буквально просияла от радости, увидев, кто к ней пожаловал в гости.

У Сесили внезапно перехватило горло. Проглотив комок, она заговорила, но ее голос предательски задрожал:

– Можно помочь тебе сегодня, как и вчера?

Уютная, лимонно-кремового цвета кухня Грейси с ее теплой, располагающей атмосферой благотворно действовала на взвинченные нервы Сесили.

Ее нервы действительно были на пределе. Сесили казалось, что Грейси откажет ей, захлопнув дверь перед ее носом. Но Грейси дружески улыбнулась и, отступив назад, махнула рукой, делая знак заходить:

– Неужели все так скверно?

И тут Сесили, к ее огромному удивлению, разрыдалась прямо на крыльце, весело освещенном утренним солнцем.

Грейси, да благословит ее господь, не подав никакого виду, ласково обняла ее за плечи и повела внутрь, тихо бормоча:

– Сюда, вот сюда.

Сесили принялась вытирать слезы, она в жизни не была так растеряна и смущена, как сейчас. Тихо всхлипывая, она выдавила:

– Прошу прощения. Я что-то совсем раскисла.

– Не говори глупости. – Грейси ввела ее на кухню и ласковым толчком посадила на стул возле широкого и удобного стола.

Сесили опять всплакнула.

– Знаешь, за последние пятнадцать лет я совсем не плакала.

– Странно! Неужели в самом деле ни разу? – Грейси прошлась по кухне. – Интересно, а почему?

– Не знаю. – Сесили лгала, она прекрасно знала почему.

Нельзя выказывать слабость, нельзя падать духом – вот по какому принципу она жила. Где уж тут было плакать!

И вот сейчас она изменила своим правилам: раскисла и расплакалась.

Осознание своей собственной слабости вызвало очередной всплеск истерики. Закрыв лицо руками, Сесили громко разрыдалась. Остановиться, перестать плакать она была не в состоянии.

Поняв, что дело плохо, Грейси принялась как могла утешать ее. Она гладила Сесили по голове, шептала ласковые, добрые, успокаивающие слова, которые ложились целебным бальзамом на истерзанное сердце Сесили.