– Откуда ты узнала об этом?

Пенелопа, обладавшая чувством такта, которое Сесили в ней всегда ценила, объяснила все очень просто:

– Об этом было напечатано во вчерашних газетах. Неужели никто из вас не читал?

– Я не выписываю газет, – пожала плечами Мадди.

– А я вот хочу во всем разобраться, – злобно произнес Шейн, вновь обретая дар речи.

Сесили словно ударило током, она обхватила себя крест-накрест руками, как бы защищаясь от того, что неумолимо надвигалось на нее. Она была расстроена и подавлена.

Шейн схватил ее за локоть и повернул к себе лицом.

Впервые в жизни ей захотелось убежать от опасности. Если бы не было слишком поздно, она, наверное, пустилась бы наутек.

У всех четырех женщин, бывших на кухне, глаза от удивления полезли на лоб: происходило нечто невероятное и непонятное, кто-то даже шумно и изумленно вздохнул.

Поморщившись, Сесили предостерегающе произнесла, наклонив голову в сторону окаменевших зрительниц:

– Шейн.

– Забудь о них, – отмахнулся он. В его зеленых глазах светился страшный огонь холодного бешенства, от которого у Сесили душа едва не ушла в пятки. Он никогда не простит ее?! – Ты собралась замуж? Что за чушь?

– Это не чушь. Это правда. – Слова с трудом слетали с ее языка.

Он сжал ее еще сильнее.

– За кого, за Майлза Флетчера? За этого старого кретина, который тебе почти в отцы годится?

Мягко говоря, это не соответствовало истине, хотя доля правды в его словах, безусловно, была. Однако Сесили не стала спорить, так как поняла, что Шейн, по-видимому, знаком с Майлзом. Впрочем, тут не было ничего удивительного, Майлзу принадлежала крупная энергетическая компания, и скорее всего они не раз сталкивались друг с другом на деловых встречах.

– Да, – кивнула она. Правда была на стороне Шейна.

Желваки заходили на его скулах, а зеленые глаза превратились в ледяные кристаллы, от его взгляда мороз пробежал по ее коже.

Сесили стало больно. Она уже успела привыкнуть к его теплому отношению, к его сильным и таким надежным рукам. Даже к тому, как он смотрел на нее.

Нет, она явно что-то теряла из-за такого замужества. Это было ясно как день. Цена, заплаченная ею, больше не казалась пустяковой – напротив, теперь цена выглядела в ее глазах непомерно высокой. Как странно, неужели Шейн стал ей настолько дорог? А ведь она его почти не знала!

Пенелопа кашлянула пару раз, чтобы разрядить обстановку, затем сказала:

– Мне кажется, нам… гм-гм… лучше уйти.

Наивная, ничего не понимающая Мадди переводила удивленный взор с брата на Сесили и обратно:

– Что тут происходит?

Сесили потупила глаза, пальцы Шейна словно тисками сжимали ее локоть.

– Оставьте нас, – прохрипел Шейн, и по его голосу было понятно: сейчас не стоит задавать ему лишних вопросов, а лучше всего выполнить его просьбу.

Женщины, словно стая напуганных птиц, – между прочим, Сесили была напугана не меньше, чем они, – вылетели из кухни. Одна Шарлотта не двигалась с места. Ее матери явно хотелось кое о чем спросить свою дочь.

Сесили кивнула ей, давая знак, что с ней ничего плохого не случится.

Шарлотта открыла было рот, желая что-то возразить или спросить, но затем тоже вышла.

Когда дверь плотно закрылась за всеми вышедшими, Шейн дернул Сесили за локоть:

– Объясни мне, а то я ни черта не понимаю.

– Что я должна объяснить?

– Тебе не приходило в голову поделиться со мной своими свадебными планами, раз мы были так близки, а?

Откровенно говоря, особенно в те минуты близости, никакие мысли как о замужестве, так и о Майлзе Флетчере, не приходили Сесили в голову, потому что между ней и Флетчером ничего не было, ни чувств, ни интимной связи, а было лишь одно голое деловое соглашение. Но признаться в этом Шейну она, конечно, никак не могла. Может быть, это было и к лучшему.

– Прости, мне очень жаль. – Она покачала головой.

– Тебе очень жаль! – Он закричал так громко, что от его крика задрожали потолочные балки. – Вот значит как?! Тебе больше нечего сказать?

Привычная каменная маска помогла Сесили скрыть свои истинные чувства:

– Да, надо было заранее рассказать тебе.

– Вот как? Да ну? – Он отпустил, нет, почти отбросил ее руку от себя. – И это все, что ты хочешь сказать в свое оправдание?

Комок застрял в горле Сесили, слезы стояли в ее глазах. Почему теперь ей было так тяжело и больно? А ведь совсем недавно ей так легко удавалось выглядеть спокойной и равнодушной рядом с ним!

– Мне больше нечего тебе сказать.

Он смотрел на нее долго, очень долго, и с каждой проходящей секундой его взгляд становился все более холодным и неприязненным. На щеке дергалась мышца, как будто он что-то говорил про себя.

– Мне стоило внимательнее отнестись к моему первому впечатлению о тебе.

Сесили молча кивнула.

Шейн повернулся и вышел из кухни, с силой захлопнув за собой двери.

Он возненавидел ее, наверное, это даже к лучшему. Да, в конечном счете, это было к лучшему.

Он уверился в том, что она бессердечная, бесчувственная дрянь. А она… она станет такой, какой он теперь ее считает.

Проблема, как быть с Шейном Донованом, разрешилась сама собой.

Шейн бросил ключи от машины на стойку бара и сердито буркнул Сэму Робертсу:

– Двойной виски, неразбавленный.

Брови бармена вопросительно изогнулись.

– Трудный денек?

Шейн злобно прищурился:

– Давай живее твое чертово пойло!

– Какое есть. – Сэм неторопливо подошел к бару, по пути подхватив стакан для виски и положив туда кубики льда.

Шейн пригладил рукой волосы. В баре было темно и пусто, что как нельзя лучше подходило его обозленному настроению и мрачным мыслям.

Смириться с тем, что Сесили выходит замуж, он не мог. Шейн кипел от негодования, возмущение переполняло его, но, как ни странно, он не испытывал к ней ненависти.

Ненависть не ослепила его, не помутила рассудок. Это было ему на руку, надо было осмыслить происходящее.

Чтобы прожить рядом с ней две следующие недели, следовало во всем разобраться.

В выражении ее глаз было нечто такое, что не давало ему покоя. Ее глаза были полны, черт, он не мог определить чем именно – то ли отчаянием, то ли горечью утраты. Она не только не выглядела счастливой, напротив, скорее подавленной и опечаленной. Словно она совершила ошибку. Он же ясно видел, как она пыталась взять себя в руки, и в этот миг он оставил свое намерение во всем разобраться: вместо вполне понятных злобы и негодования он испытывал к ней сострадание, ему хотелось защитить ее, избавить от страданий.