– А многие монахи убегают из аббатств и отправляются учиться, – сказал еще кто-то. – В Париж, конечно же. Там много школ. Уж лучше быть студентом, чем подыхать в тишине, умерщвляя свою плоть и грызя недоваренную морковь.

– В самом деле, монастырь – настоящая усыпальница, – послышался еще чей-то голос, – там требуют гробовой тишины. А спать? Почему на досках? А жрать? Сколько можно давиться сырой свеклой и грызть заплесневелый сыр, который даже мыши не едят! Да кроме того бесконечные молитвы и бдения у икон. Пропади она пропадом, такая жизнь!

– Но самовольно покидать монастырь нельзя, – возразил Филипп, – за это епископ или аббат могут подвергнуть отлучению.

Все, кто слышал это, рассмеялись, да так громко, что король понял: он сказал глупость.

– А кого ты ведешь за собой? – воскликнул, обращаясь к нему, Бильжо. – Спроси, есть ли хоть один в моем войске, кого не отлучили? Нет, клянусь своим левым глазом! Плевать мы хотели на всех епископов и аббатов вместе с их отлучениями. Вот, – он указал на рукоять меча, – что дает пищу, а не аббат с его проповедью смирения. И мой меч с такой же легкостью срубит голову епископу или даже самому папе, словно это всего лишь кочан капусты, который надо бросить в котел, чтобы сварить борщ. Сто чертей мне в глотку, король, если кто-нибудь из моих молодцов думает иначе.

Из сотни ртов вырвался дружный рев, и сверкнули в руках лезвия мечей в подтверждение слов вожака.

– Веришь ли, король, – сказал еще один рутьер, – но кое-где нас, монахов, даже стали считать пособниками сатаны. Всё с легкой руки катарских проповедников. Сам понимаешь, христианский пыл паствы после этого заметно поугас. Да и вера-то, чего говорить, нынче не столь горяча, как, скажем, при последних Каролингах или при Роберте Набожном. А тут еще епископ! Обвиняет нас в воровстве или в том, что мы принимаем дары от отлученных лиц или ростовщиков. Сказал – и уехал. А могущественного сеньора над нами нет. Вот и нападают на нас, а мы обязаны защищаться. А этот, в митре, опять приезжает со своей сворой и начинает молоть новый вздор: не оружием, мол, обороняться надо, а молитвами Господу и Святой Деве. Ей-богу, до сих пор чешутся руки махнуть мечом и развалить этого борова пополам. Вот и скажи теперь, король, сладко ли нам было в монахах?

– Только когда хоронили какого-нибудь рыцаря или нескольких, перепадало кое-что, – добавил другой наемник, Риго Селлерье. – Рыцари ведь сами просили, чтобы их похоронили в аббатстве. Или просил их сеньор. Но аббат тут как тут: как же упустить свою долю?

– У нас тут есть даже графы, – сказал Бильжо. – Пошли в монахи от скуки. Потом, когда надоело, вернулись в свои замки – а их уж нет: либо проданы за долги, либо разрушены. Так и стали рутьерами. Куда же еще? Кровью своей зарабатывают теперь свой хлеб. Кстати, король, у меня есть весьма ученый монах Ригор. Если хочешь, он станет писать историю твоего правления. Она ведь еще только началась, ну а дальше он все изложит в книге. Как ты, не против такой памяти потомкам?

– Пусть пишет, – согласился Филипп, – только не очень врет.

– Ну, если и прибавит что-то от себя, так только в твою пользу, будь уверен. Ведь ты теперь его господин… Да-а, сколько монастырей разорилось из-за долгов! Жаль паломников. Их тысячи! Кто теперь даст им приют и милостыню, а ведь странствия их длятся месяцами.

– Откуда столько паломников повсюду? – с интересом спросил Филипп. – Что заставляет их пускаться в столь дальние и опасные путешествия? Только ли желание помолиться на могиле святого?

– Таков человек, – размышляя, ответил ему Бильжо. – Он должен обязательно увидеть и потрогать руками. Без этого христианин не мыслит своей жизни. Кроме того иные идут, чтобы искупить свой грех. Твой отец – не живой ли пример тому? Христос говорил людям, которых исцелял: «Поднимись и иди». И паломник идет. Он будет идти всегда в то место, где мощи святого, где тот ходил, где воздух, которым он дышал. Такова действительность.

Филипп снова поинтересовался:

– Среди твоих воинов не только монахи, но и те, что в родстве с тамплиерами. Сыновья, братья погибших… Почему они не вступили в орден? Он широко известен, богат, никому не подчиняется, кроме папы.

– Эй, Бертран, – крикнул Бильжо, оборачиваясь, – твой брат был магистром. Почему ты не пошел по его пути? Что помешало тебе стать рыцарем Храма Соломона?

Бертран де Монбар подъехал ближе, поравнялся с королем.

– Уж больно строгий устав у бедных рыцарей Христа, как они себя называют, – стал он объяснять. – Ходят всегда в белых одеждах, много не говорят, им запрещено ругаться, даже смеяться. Им нельзя выезжать на охоту, с соколами тоже. А когда рыцарь бьется, он не имеет права просить пощады и предлагать за себя выкуп, если окажется в плену. Его казнят, только и всего.

– Или он отдаст богу душу, как Одон де Сент-Аман в прошлом году, – перебил Бильжо. – Он не стал платить выкуп и умер в плену. Сейчас у них Торож, восьмой по счету.

– Продолжай, прошу тебя, – сказал Филипп, обращаясь к Монбару. – Как бьются тамплиеры?

– Неплохо, скажу прямо. Воюют они с охотой, хотя собрались всего лишь для того, чтобы охранять паломников. Когда нет войны, они ведут строгую монашескую жизнь и проповедуют полное воздержание. Да будь оно проклято! Для этого я, что ли, родился? Послушай, король, что они говорят: «Воздержание – есть сердечное спокойствие и здоровье тела. Кто не примет такого обета, те не обретут вечный покой и не смогут лицезреть Господа». Чертовщина какая-то; почему я должен всему этому подчиняться?

– Ты не сказал еще, что они ходят всегда по двое, как еретики, и у них одна миска на двоих, – напомнил кто-то из рутьеров.

– А на перстне у них два всадника на одной лошади, – подал голос еще один. – Это показывает, как они бедны. Смех, да и только! Они нынче такие богатые, что им завидуют многие государи. А земли у них – по всей Европе, даже в Англии.

– Эй, Бертран, ты забыл про женщин, – усмехнулся Бильжо. – У них про это так прописано – живот надорвешь со смеху. А ну, вспомни да расскажи-ка нам.

Но Бертрана опередил другой рутьер, Симон де Фоконбер.

– Им вообще нельзя говорить о том, что у монахов принято называть «плотскими наслаждениями». Впрочем, этот грех можно оправдать, когда он связан с продолжением рода. А вот если ты не женат, то близкое отношение с женщиной считается заведомым грехом. Но самое смешное впереди. Им запрещено общаться с женщинами, даже опасно смотреть им в лицо. Нельзя целовать ни вдову, ни деву, ни мать, ни тетку, ни сестру. Да провалиться мне на этом месте, если я стану тамплиером! Ведь я не смогу потом поцеловать ни мать свою, ни другую красотку, коих немало бродит по свету.

– Вот так орден! – воскликнул Гарпен де Казалис. – Клянусь обедней, лучше быть простым монахом, нежели храмовником! В монастыре можно позволить себе что угодно, не боясь предстать пред очами Господа с чистой совестью. А взять монахинь? Да больше половины их шастает по мужским монастырям да по всяким злачным местам. При этом называют себя невестами Христовыми. А тому не всё ли едино – девица она или уже баба? Один черт – бесплотный дух. Да и какая охота блудить, когда прибили гвоздями к кресту, а потом сняли? Небось и пониже живота гвоздь всадили.