Но Гарт молчал, все еще обуреваемый сомнениями.

– Клянусь тебе в том, что сказал. Или ты мне не веришь? Что же это за дружба, когда один не верит другому? От такой дружбы недалеко и до…

– Молчи, Филипп! – остановил его Гарт движением руки. – Не смей продолжать. Я верю тебе и знаю, ты не нарушишь клятвы. Особенно той, в Компьене. Мы поклялись тогда быть верными друг другу до конца, до самой смерти. И я сказал тебе: «Где ты, Филипп, там отныне и я. Доведется – жизнь мою возьми. Впредь я от тебя ни на шаг. Тенью твоей стану. А хочешь – сделаюсь карающим мечом, лишь укажи на недруга».

– Помню, Гарт. Потому и прошу тебя как друга дать мне этих рутьеров. Я сделаю из них свою личную гвардию. Днем и ночью будут охранять короля, стоять на страже королевства. Тебя поставлю над ними начальником.

– У них уже есть один. Мой приятель, бывший каноник.

– Вот и прекрасно, будешь вторым. Сколько их, ты говорил?

– Около сотни, может, больше.

– Найдем мы их?

– Попробуем. Для этой цели я воспользуюсь условным сигналом. Они недалеко и должны его услышать.

– Отлично! Сотня рыцарей без страха и упрека, не признающая ни Бога, ни черта и верная одному лишь своему хозяину – вот то, что нужно королю Франции в его борьбе! Итак, на коней, Гарт!

– На коней, Филипп.

Вскоре они, а с ними еще пять рыцарей охраны, были в лагере наемников. Те обступили незваных гостей, вначале не понимая, что происходит, и на всякий случай держа наготове обнаженные мечи. Когда Гарт объяснил, рутьеры зашевелились, загалдели, побросали мечи в ножны.

– Давно мечтал пристроиться ко двору французского короля, – заявил Бильжо. – Вначале мы служили анжуйцу, но он ничего нам не заплатил. Теперь я поквитаюсь с ним или пусть меня повесят. Не так ли, тамплиер? – хлопнул он по плечу одного из своих товарищей. – Это Симон де Фоконбер, сын храмовника, погибшего в битве при Такуа, – стал объяснять Бильжо. – Он из рода Сент-Омеров, первых рыцарей Храма, а уж дерется так, что не поздоровится самому дьяволу, вздумай он махнуть мечом. А это… – Он подошел к другому воину, настоящему атлету, с черной бородой. – Бертран де Монбар. Его отец был магистром ордена, которому служил тридцать лет или больше того. Андре де Бланфор, – подошел он к третьему, с тяжелым взглядом, хмурым лицом, – брат великого магистра ордена, что отдал Богу душу около десяти лет назад. Остальные… ну да что о них говорить, все славные ребята, за хорошего хозяина в огонь и в воду, любого порубят на куски. Не так ли, Бертран? – обратился он к Монбару.

– Служить французскому королю почетнее, чем любому другому государю, клянусь родимым пятном своей бабки, – под хохот друзей ответил сын бывшего магистра. – Во всяком случае, полагаю, дело пойдет без обмана, коли за него взялся Гарт.

– Король Франции не привык нарушать своего слова, – заявил Филипп. – Друзья для меня, какого бы сословия они ни были, дороже любого моего вассала с титулом графа или герцога. Прошу помнить также, что ни один из вас не будет обижен мною ни добычей, ни платой за свою работу.

– Неплохо сказано! – воскликнул Симон де Фоконбер. – Значит, государь, мы едем в твои королевские казармы? Клянусь бородкой Иисуса, меня это устраивает.

– Это все же лучше, чем замерзать зимой в лесу или ждать, покуда нас придет убивать банда рыцарей какого-нибудь сеньора, – поддакнул Жослен.

– Здесь всего около тридцати человек. Где же остальные? – Филипп повернулся к своему спутнику. – Ты сказал, их будет не меньше ста.

– Гарт, ты обещал королю сто всадников? – воскликнул Бильжо. – Так я приведу их еще до захода солнца. Можешь мне верить, государь. Ожидай меня здесь. И если до того как прогорят сучья в этом костре, я не вернусь сюда с полусотней лихих рубак или даже больше того, то можешь меня повесить, король Филипп, вот на этом суку, что над твоей головой. Будь я проклят, если он не выдержит моего веса.

И Бильжо, взяв в попутчики одного из своих солдат, дав шпоры коню, скрылся в чаще леса.

За разговором не заметили, как солнце упало за верхушки деревьев. Костер почти прогорел, и в это время на поляну вылетело войско наемников числом около ста. Филипп улыбнулся, бросил взгляд на сук над своей головой. Бильжо, посмотрев туда же, расхохотался:

– Пусть не торопится на свидание с моей шеей. Авось настанет день, и ему выпадет честь познакомиться с шеей познатнее моей, скажем, епископа или самого папы римского, чтоб ему гореть в аду!

Дружный хохот рутьеров был ответом на его слова.

– Ты объяснил им, надеюсь, кому они теперь будут служить? – спросил Филипп. – Сказал, что отлеживаться на печи им не придется?

– Не опасайся, король, эти ребята знают свое дело. Они рискуют жизнью, это правда, но где сейчас найдешь работу для своего меча, к тому же хорошо оплачиваемую, за которую не требуется совать голову в петлю? Поэтому они готовы на все, укажи только, на кого идти.

– Прекрасно! Сколько их теперь всего?

– Ровно сто, король.

– Выходит, ты привел семьдесят всадников. Значит, ты умеешь считать?

– Мы с Гартом каноники, учились и жили в одном монастыре.

– Что ж, тогда в Париж! – воскликнул Филипп, и все войско двинулось за ним следом.

– Стало быть, ты был когда-то монахом? – на ходу повернулся юный король к Бильжо. – Вероятно, в твоем войске есть и еще церковники?

– Кто в наше время не был монахом и кто только не бежал из монастыря, – ответил на это рутьер. – Жизнь там несладкая. Обирают или облагают налогом герцоги, графы, бароны, те же наемники. Повсюду идет война. Солдаты той или иной армии забывают о набожности и начинают грабить церкви и монастыри, даже сжигать их. Поэтому там, где дерутся, любое аббатство – уже не убежище.

– Но ведь не всегда война, – возразил Филипп, – а монахи все равно бегут.

– Монастыри погрязли в долгах, уставы почти не соблюдаются, ежедневно ругань, скандалы, – встрял в разговор Гарпен де Казалис, бывший монах. – Епископ и аббат постоянно вмешиваются, призывая к порядку, а монастырь разоряется: нет поступлений от мирян, аббат за долги продает церковную утварь. Нам приходилось выколачивать деньги с прихожан с помощью реликвий своего святого покровителя. Но это очень скоро переставало действовать. А ростовщики требуют уплаты долга, который продолжает расти.

– А, евреи, значит? – перебил Филипп. – Не зря я повелел их выгнать из города. Дай им власть – они окажутся кредиторами самого короля!

– Стараясь выбиться из долгов, закладывали украшения алтарей, чаши, кресты и прочее, – подал голос другой рутьер. – И где же? У евреев! Скандал, да и только. Но отдавать было нечем, и дело доходило до полного разорения обители. Монахи разбегались кто куда, а монастырь попросту исчезал. Да вот, например, аббатство Бреден. Всё заложили, продали, а сами разбежались. Теперь там руины. Настоящая пустыня – ни души вокруг. Епископ наложил интердикт. На кого? На летучих мышей да бродячих собак?