Я не знала, что это так захватывающе. Первобытные законы природы одерживали в нашем городе победу над правилами дорожного движения, внутренней культурой, эмпатией, воображением и уважением к другим. В приоритете был тот, кто больше, а остальные пошли вон или на тот свет.

Жизнь вне закона была не так уж плоха. По телевизору можно было увидеть, как преступников в шесть утра в одних трусах уводят спецназовцы. Но даже если через какое-то время все закончится плохо, я могу не дожить до этого момента, и в этом было большое преимущество моего положения. Я могла позволить себе жить моментом, потому что только это у меня и было.

Хорошо бы все-таки, чтобы меня запомнили не как ту, что поутру вывели из дома в нижнем белье.

– Ты спишь в трусах? – спросила я Широкого.

– Без, – ответил он.

– Фууу! Очень тебя прошу, спи в трусах. На всякий случай.

Он растерянно посмотрел на меня.

– А это мое стихотворение… – начал Широкий. – Что ты о нем думаешь?

– Графомания, что еще?

– Это что значит?

– Чушь. Тебе нравится слушать свой собственный голос. Этого недостаточно. Чтобы писать, прежде всего нужно читать!

– Но я читаю.

– Мамочки! Что ты читаешь? Комиксы?

– Комиксы – это здо́рово, но я читаю художественную литературу.

Я недоверчиво посмотрела на него.

– Конечно, – сказала я с иронией. – А кого конкретно?

– Читаю этого… как его?..

– Врешь!

– На «ж».

– Жеромского[6]? – Я засмеялась.

– Нет, сейчас я не могу вспомнить.

– Прекрати. Не стоит себя еще больше компрометировать.

Я отвернулась, потому что не могла это слушать. И тогда я увидела их. Генерал, Епископ и Министр шли по тротуару с пакетами в руках.

– Останови! Останови! – закричала я, прыгая от радости.

Я хотела поделиться с ними своим счастьем, что у меня все получилось, что у меня есть работа, признание, я еду на машине и у меня новый холодильник!

Но я видела, как они шли: медленно, сгорбившись. Они остановились у мусорного контейнера. Выглядели усталыми и замерзшими. Было ли нам о чем теперь поговорить? Смогли бы мы теперь понять друг друга?

– Что случилось? – спросил брат Широкого. – Остановиться?

– Ничего. Поезжай. Обозналась.

Широкий посмотрел в окно.

– Это пьянь, жулики.

Я ничего не ответила.

– Вспомнил! – внезапно закричал Широкий. – Жульчик. Так звали того писателя.

– Ты умом тронулся? Нет такого. Ты его выдумал. Есть только Жеромский на «ж».

– Есть такой писатель. Я читал его.

– Ну и о чем написал этот твой Жульчик? О любви? О страданиях? О жертвоприношении?

– О наркоторговце.

Я сочувственно похлопала его по плечу, и какое-то время мы ехали молча.

– Знаешь, – сказала я через некоторое время, – может, вам, психопатам, надо писать стихи?

Он посмотрел на меня.

– Диктаторы в юности писали стихи и романы, рисовали картины. Возможно, если бы они продолжили этим заниматься, то не убили бы потом миллионы людей.

– Я не знал.

– Так и было. Думаю, все творческие люди – безумцы. Ты стихотворение уже написал. Может быть, ты уже убивал.

– Что ты несешь? – удивился Широкий.

– Я тебя не выдам.

– С ума сошла.

– Никого? Даже ни капельки?

– Хочешь пойти домой пешком?

– Не скажешь?

– Нет. Или да.

Я удивленно посмотрела на него. Какой из меня детектив!

– То есть я еще не убил, но планирую. Я уже к этому близок.

– Скажи, родненький, скажи!

– Тебя прибью, если ты сейчас же не заткнешься!

Дважды просить ему не пришлось.

Мы приехали на Медзяную. Припарковались под знаком «Остановка запрещена», и так как грузовик был большой, то всем пришлось нас пропустить. Видно было, что не кто попало приехал.

Мы вышли.

Глава 9

Мы шли вместе, плечо к плечу. На нас не было черных костюмов, и при нас не было револьверов, но я чувствовала себя так, будто они были. Наши лица исказились в ужасной гримасе из-за слепящих лучей заходящего солнца, но еще и потому, что мы чувствовали свое превосходство. Широкий отвратительно харкнул, да так громко, что его услышала вся улица, а затем сплюнул на тротуар. Я тоже хотела так сделать, но предпочла сначала потренироваться в ванной. Жалко чистую блузку. Не всё сразу.

Мы шли, широко расправив плечи, ну разве что слегка ссутуленные, и люди уступали нам дорогу. Впервые я не боялась. Хотя продолжала сжимать свою сумку под мышкой. От некоторых привычек так просто не избавиться.

– Мое почтение, – поклонился пьяница с собачкой. – Гляжу, новый холодильничек.

– А вы что думали? – ответила я с гордостью. – Лучше посторонитесь.

Такие солидные и блестящие вещи по понятным причинам вызывают интерес соседей, в глазах которых я только что перешла на высший уровень. Человек с таким холодильником уже не тот, что раньше, и не может вести себя как обычно. Не стоило ожидать, что я буду говорить всем «добрый день», раз уж я вращаюсь в высших сферах общества и распоряжаюсь значительными финансовыми средствами.

Впрочем, как он с этой собачкой смотрелся? Вообще откуда у него такая собака? Маленьких облезлых дворняжек теперь берут из приюта молодые, богатые, хорошо одетые люди и гуляют с ними по модным местам. Куда ему до них? Он выглядел так, будто украл эту собаку.

Хотя Широкий и его брат были лентяями, они несли этот холодильник довольно быстро и без усилий, что заставило меня заподозрить, что меня все-таки подставили и что холодильник был заполнен не сочным мясом, а салатом и капустой кале. Мне не терпелось это проверить.

– Быстрее, быстрее! – Я принялась их подгонять.

Они посмотрели на меня с упреком. Не знаю, откуда это недовольство. Ведь рабочим всегда так говорят. Один из них, ремонтировавший клуб для пенсионеров, не знал языка и считал, что «быстрее, быстрее» означает на польском «добрый день».

Мы поднялись на лифте на второй этаж, откуда Широкий с братом потащили холодильник наверх. Я уже собиралась показать им, куда идти дальше, как вдруг замерла. У моей двери стояли двое в форме.

– Откройте. Полиция, – говорили они попеременно.

А мы тут с краденым холодильником!

Кроме того, они явились в связи с убийством моего сына. Если бы Широкий узнал, что я имею к этому отношение, мне пришел бы конец. Я бы не знала, от кого бежать, а кого просить о помощи.

Я оглянулась. Широкий и его брат стояли с холодильником и выжидающе смотрели на меня.

– Где ты живешь? – пробормотал Широкий вполголоса. – У нас нет времени.

Я медленно двинулась по коридору.

Я не знала, что делать, поэтому не сделала ничего. Просто шла. Коридор еще никогда не был таким длинным. Он