— Память отпустила. Под ноги надо смотреть.

— Бежала?

— Как услышала, что корабль пришёл, аж в лице изменилась, — Верна улыбалась.

Вот нисколечко не сомневалась, что видит Стюжень всю насквозь! Хоть за тремя щитами спрячься, все три насквозь пронзит, проглядит до последней врушкиной жилки. А потому врать можно с чувством, с толком, вдохновенно.

— Ты не внесёшь нашу гостью на ладью? Сам привёз, тебе и отправлять.

Сивый ухмыльнулся, многозначительно посмотрел на старика, едва заметно кивнул вглубь острова, подошёл. Острожно снял Ассуну — та застонала, зашевелилась — унёс на ладью.

— Пойду, попрощаюсь, — Верна вздохнула, опустила глаза. — Последнее время мы с ней очень близко сошлись. Мало сестрами не стали.

Взбежала по сходням, ровно коза, уже с ладьи оглянулась на берег, показала язык. Поди пойми кому.

— Это она мне, — Сивый усмехнулся.

— Да уж, конечно, не мне, босота, — старик потрепал Безрода за вихры, тот аж глаза зажмурил. Хорошо!

Верна рывком усадила Ассуну, прислонила к борту, потрепала по щекам. Найдёнка с трудом открыла глаза. Туманные, мутные, всё плывёт. Застонала, да хватит уже, я пришла в себя!

— Слушай внимательно. Парни сгрузят мешки и бочата на берег, ещё какое-то время побудут на острове, ну там бражки с нашими хлебнуть, поговорить о том-о сём, а ты будешь сидеть здесь. Поняла? Увижу на берегу, пеняй на себя. Убить тебя мне, конечно, не дадут, но и серьёзно вмешиваться в бабские замерочки не станут. Последняя, что за моего замуж собиралась, того… — Верна чиркнула себя по горлу, развела руками, сделала виноватое лицо. — На слово поверишь, или проверять полезешь?

— Поверю, — хрипнула Ассуна.

Всевышний и всеблагой Отец Небесный, что за львицу ты спрятал в оболочку этой бешеной? Понять ничего не успела, оказалась на земле, в десятке мест болит, голова раскалывается, дурно, тянет блевать и глаза с ума сошли! Показывают всё криво, косо, мутно. О, Небесный наш Отец, всегда считала, что ты благорасположен к своей недостойной дочери, но лишь сегодня впервые поняла, как ты недоволен. Иначе не создал бы такой медлительной и тупой. Да, тупой, ведь только сейчас поняла, что так насторожило в тот день у купальни, когда старая женщина грозила отхлестать дубовыми ветками. Это порождение подземных чудовищ, эта светловолосая исфайка, изрыгающая огонь, неслась домой не по-женски, разбрасывая голени в стороны, а по-мужски. По-мужски!

— И вот ещё что, — Верна робко улыбнулась. Так улыбаются ущербным, болезным. — Той, что собиралась тогда за моего замуж, ты в подметки не годишься. Как светлячок рядом с костром. Светляк и костер. Костер и светляк. Я и сама не гожусь, но так вышло. Поняла?

Рожденная из волн устало откинула голову на борт, одними губами прошептала «да», прикрыла глаза. Пропади всё пропадом. Пропади… Пропадом…

Глава 11

—…а этот вот, — Тычок пальцем показал на Безрода, — грозился меня больше в море не взять! Ишь ты, распоясался! Оперился, понимаешь! Крылья расправил! Я те дам, Тычка дома запереть!

— Ай-ай-ай, — Стюжень погрозил Сивому пальцем, — разве так можно с раненным бойцом? Ишь ты, оперился! Крылья расправил! Тебя для этого воеводой сюда князь поставил, чтобы ты доблестных бойцов заживо на суше морил?

— Да! Для этого?

Безрод надувал щеки, глотал смех и держался как мог. Бабке Ясне полегче, вон сидит за спинами стариков, мало по лавке не катается, и ведь смеётся, старая, так беззвучно, что ничего не слышно.

— Я больше не буду.

— То-то же, оболтус!

— Да! Вот так! Понял, оболтус?

Бабка Ясна задавила смех, утерла слёзы, отправила Тычка по хозяйственной надобности к соседям, и тот, уходя, в дверях погрозил пальцем, мол, смотри у меня. Безрод выдохнул, встал из-за стола, поцеловал Ясну. Старуха расцвела, как ромашка на поляне, прижалась к Сивому, погладила по голове. Да, кажется, всё так и должно быть. Дом, Безрод, внуки.

— Порожнее отгремело, займем языки ст о ящими делами, — Стюжень достал из сумы свиток, пис а ло, долбленку с чернилами. — Ну, давай, рассказывай. Что на этот раз?

— Войну пророчил, — Сивый разлил молока по кружкам. — Пятнадцать воев ранят. О смертях не заговаривал, но и так ясно. Хитрый, балабол. Умолчал.

— Война? Не морская стычка? Точно?

— Всякое возможно. Но в стычках ладья на ладью… нет. Не столько.

Стюжень записывал, время от времени поднимая на Безрода тревожный взгляд.

— Одно пророчество я не понял, — Сивый нахмурился, — Говорил, дескать, меч видел над моим отцом.

— Меч над отцом? — в один голос переспросили ворожцы.

— Ага, меч, — Безрод намочил усы в молоке.

Стюжень нахмурился, записал. И с течением времени мрачнел всё больше. Ровно не черные строчки исполосовали пергаментный свиток, а нацело залило мраком, когда ни единого светлого пятнышка.

— Всё?

— Да.

— Та дева на Угольке, кто она? Вы это почуяли? — Стюжень повернулся к Ясне.

— Да, старый, — ворожея присела напротив, рядом с Безродом. — Едва увидела, ровно в ушах зазвенело. Распариваю в бане, а саму качает, чисто ладейку на волнах. И в глазах все плывёт.

— От неё, действительно, ворожба волнами исходит, — Стюжень кивнул, покрутил в руках пис а ло, едва не сломал.

— Как волна смрада от трупа, — вздохнула Ясна.

— Давай, беспортошный, рассказывай.

— Нашли в море. Кругом туманище, да вот первая странность — Гюст будто колыхание завесы углядел за перестрел. Ровно клубы волнуются, колобродят. Так бывает, когда дым ладонью ворошишь. Ну, или парусом. Ладно, подняли эту. Всё как должно быть — обезвожена, мокрая, соль коркой на лице, обломки досок верёвкой связаны. Вроде умирает, вроде плохо ей, а Тычок боли не чует. Лыбится, да глазками титьки мерит.

— И говорят, не только глазками, — Ясна повернулась к Сивому.

— Про то сами разбирайтесь, — Безрод усмехнулся. — Доски увязаны морским узлом. Едва громко попросил Гюста обглядеть плотик, разрезала узлы и выбросила. Ледку сказала, мол, у них так принято. Дескать, распустила узлы — прочь беды и страдания.

— Ещё странности?

Ещё? Сивый вздохнул. Странности человек ногами и руками творит, да языком отливает. Мог бы связать ей руки-ноги, сделал бы, не поморщился. Затычку в рот, повязку на глаза, верёвочную петельку на руки, второй конец — к ошейнику Черноглаза.

— Про голубиную службу спрашивала. Есть или нет.

— Голубиная служба?

— Да, — Сивый глотнул молока, закатил глаза. Хорошо!

— Есть ли связь с Большой Землей, — задумчиво пробормотал старик, — Как быстро можно дать знак беды. А ты что?

— А что я? — Безрод усмехнулся. — Дурак, он и есть дурак. Мечи наголо! Руби! Коли!

— Выходит, не сказал.

— Ясное дело не сказал. Нет их у нас. Ничего не увидела, ничего не показал.

— Н-да, и ведь не соврал. Голубь — штука ненадежная. Моречник догонит, только перья полетят. Мы, кстати, ещё парочку моречников привезли. С черной полосой на хвосте. А дети не могли всё рассказать?

— Жарику особо наказал за гостьей глядеть в оба глаза. Мол, береги чернявую, не заблудилась бы.

— И?

— Ровно воду плеснули в костер. Или молока в рассол. Едва шерсть на загривке у неё не встала.

— Чуяла?

— Не без этого. На тень бросалась, не по себе ей было, да сама не понимала, отчего.

— Мальчишка твой особый, — Стюжень улыбнулся, повыше подобрал усы, припал к кружке с молоком. — Знать этого она не могла. Вот и шипела. А на пристани что за скоморошество было?

— Верна её уделала, — Сивый хмыкнул. — Эта соблазнить решила, через плотские утехи всё выведать. Ну моя и того…

— С ворожбой соблазняла?

Безрод кивнул. Старики переглянулись.

— А ты, значит, кремень. Не поддался.

— Ага, я такой.

— Сдается мне, не её это ворожба. Накрутил кто-то. Сама по себе девка чистая, но поработали с ней основательно.

— Думаешь, не знала?

— В тёмную ли её использовали? — Ясна помотала головой. — Знала, конечно. И выставлять её невинной овечкой не стоит. Но ворожила не она. Пустая, дурёха.

Стюжень встал из-за стола,