Но призрачный лыжник стоял прямо перед ней, мешая им пройти.

– Гейб, – сказала она. – Гейб, подвинься.

Тот не пошевелился, глядя на нее сверху вниз. На этот раз он стоял совсем близко, да и луна светила ярко, так что Олли рассмотрела его глаза под лыжной маской.

Еще никогда в жизни она не видела таких грустных глаз.

Гейб скрестил руки на груди, но не сдвинулся с места, по-прежнему заслоняя дверь.

– Нет! – закричала Гретель. – Нет, пожалуйста, выпусти нас! – Она попыталась схватиться за ручку двери, но Гейб просто покачал головой. Он попытался сказать что-то, но с его губ сорвались жуткие нечленораздельные звуки. Олли ничего не смогла разобрать.

В это мгновение у них за спиной раздался другой голос. Это был Сет.

Олли медленно обернулась.

– Видишь ли, он тебе солгал, – объяснил Человек с улыбкой на лице. – Призраки не любят врать, но они на это способны. Если дать им вескую причину.

Он по-прежнему выглядел как мистер Воланд: зеленая рубашка, джинсы. Даже при свете луны можно было разглядеть веснушки у него на переносице. Но в его глазах мерцали красные блики, похожие на угли в очаге. Или, может, в них просто отражался дрожащий огонек лампы, которую Олли сжимала в руке.

Но в это верилось с трудом.

Олли моргнула, и мистер Воланд исчез. Теперь Сет выглядел так, как во время их прошлой встречи в центре кукурузного лабиринта: белые, как кость, волосы, холодные голубые глаза. «Кто знает, есть ли у него настоящее лицо, или он просто каждый раз выбирает подходящую личину?» – подумала Олли, дрожа.

– Гейб здесь уже давно, – сказал Сет. – Достаточно было пообещать ему свободу в обмен на то, что он соврет тебе и укажет неверный путь. А вы только упростили ему задачу, когда Коко стащила у меня доску Уиджа.

Гретель, стоявшая рядом, издала стон отчаяния.

– Она хотела вас предупредить, – добавил Сет, кивнув в ее сторону. – Кажется, даже попыталась. Но бедняжка провела здесь столько лет, что уже сама не понимает, что правда, а что нет. – Его улыбка была широкой и хищной, исполненной мрачного торжества. Он знал, что победил.

«Не слушай, – в ужасе подумала Олли. – Не слушай мертвые голоса». Гретель предостерегала ее, но Олли все равно прислушалась к ним – дважды. И дважды попалась.

Гейб издал еще один жуткий булькающий звук. Олли потребовалось несколько секунд, чтобы понять.

«Прости». Он просил прощения.

– Шах и мат, – объявил Сет. – Вижу, без часов противник из тебя никакой.

Олли облизнула губы, пытаясь придумать ответ, но в голову ничего не приходило. Ей нужно было во что бы то ни стало выбраться из комнаты.

– Прощай, – произнес Сет и растворился в воздухе.

В следующее мгновение в спальню ворвалась матушка Хемлок; она остановилась и улыбнулась. Олли развернулась и предприняла последнюю отчаянную попытку прорваться к двери. Гейб не пропустил ее, хоть и дрожал всем телом.

– Я должен, – прошептал он. – Я должен. – На нее смотрели темные глаза, полные тоски.

– Девочки, – обратилась матушка Хемлок к остальным призракам, и ее высокий, царапающий слух голос наполнился триумфом, – ваши одноклассницы вернулись. Но, похоже, они хотят снова нас покинуть! Так скоро! Мы хотим, чтобы они ушли?

– Нет, – отозвались девочки. Их голоса были похожи на змеиный хор.

Олли с силой швырнула масляную лампу в матушку Хемлок – ничего лучше она придумать не смогла. Но это ее не спасло: лампа пролетела мимо и закатилась под одну из кроватей. Стеклянный колпак разбился, и огонь погас. Теперь комнату освещала только луна.

– Нет! Моя лампа! – закричала Гретель и, рыдая, склонилась над осколками.

Олли посмотрела налево, потом направо. Бежать было некуда. Они оказались в тисках между рядами кроватей, Гейбом и мертвыми девочками, которые, казалось, смотрели на них прямо сквозь веки, покрытые льдом.

– Пора в кроватку, – проговорила матушка Хемлок, подбираясь все ближе. – Ложитесь спать, как хорошие девочки. – Теперь ее голос звучал даже ласково. – Я не стану сажать вас в чулан. Просто ложитесь.

– Нет! – закричала Гретель, подняв взгляд. – Нет, я не хочу!

Олли кинулась прямо на матушку Хемлок, надеясь проскочить мимо нее, спуститься обратно в подвал… Сделать хоть что-нибудь. Но большая холодная рука перехватила ее на бегу.

– Дрянная девчонка! – воскликнула матушка Хемлок. – А ну-ка ложись спать!

Олли с ужасом поняла, что ее веки тяжелеют. Она оглянулась на Гретель: та в отчаянии смотрела на нее. Иней расползался по лицу призрака, запечатывая веки. Олли почувствовала, что по ее собственному лицу тоже растекается холод, и закричала.

– Спи, – велела матушка Хемлок. – Скоро ты станешь нашей навечно, и его желание будет исполнено. Он отдаст мне это место, и оно будет моим всегда. Спи до рассвета.

«Нет, – закричала Олли, – нет, я не стану! Вы меня не заставите!»

И тут же поняла, что кричит только мысленно. На самом же деле она не могла произнести ни звука. Веки сделались тяжелыми, как камень, а сама Олли почувствовала, что падает на пол. «Папа, – подумала она, из последних сил сопротивляясь сну, – прости меня. Надеюсь, с Коко и Брайаном все будет хорошо. Я пыталась выбраться. Я правда пыталась».

Потом она подумала: «Если бы я застряла здесь, как Гейб, я бы, возможно, поступила так же».

И наконец: «Мама?»

А потом все исчезло.

Кажется, Коко разглядела дверной проем в стене подвала. Всего на мгновение перед ней мелькнула узенькая дверца с тусклой ручкой. Но порадоваться Коко не успела. Стоило ей протянуть руку, как вдруг светильник погас. Стеклянный колпак лопнул, осыпав ее пальцы осколками. Коко ахнула и едва не выронила лампу.

Воцарилась полная темнота. Коко не понимала, почему разбился светильник. Она застыла на месте, напрягая слух. Но на этот раз никаких звуков не было: ни ветра, ни странных голосов, ни шагов. Что сейчас произошло? Коко жалела, что не захватила спички со стойки администратора, как сделала Олли. Будь у нее спички, лампу можно было бы снова зажечь.

Что ж, по крайней мере, она успела найти дверь до того, как погас свет. Подниматься придется в темноте. Коко покрепче сжала разбитую лампу, не желая лишаться последней надежды на свет. Затем она на ощупь открыла дверь и начала карабкаться по ступенькам.

Света не было. Совсем. Подниматься пришлось наугад, прощупывая ступеньки ногами и напряженно прислушиваясь. Воображение превращало каждый скрип в чужие шаги, а шелест одежды – в призрачный шепот. Коко то и дело вытирала потные ладони о штаны и продолжала путь, сцепив зубы. Для такого неуклюжего человека, как она, нельзя было придумать худшей пытки. Лестница была очень узкой, а ступеньки – разной высоты. Коко постоянно спотыкалась о те из них, которые оказывались выше, чем она ожидала.