— Ну-ну, — пробурчал мальчик, — то водицы капля, облился когда пил… Чем кривить, лучше сразу скажи, что из меня воин не выйдет.

— Тю, — протянул Ивар, — кто ж того знает? Я вот ремесленником был, бочки дубовые делал да утварь всякую. А нагрянула беда в края родимые — так меч в руки взял, в ратники пошёл. Пятое лето уж с демировой дружиной хаживаю, так что ты нос-то не вешай. Пожелаешь воином стать — станешь. А воину знаешь что надобно?

— Что?

— Отдых, — улыбнулся Ивар.

— Я не устал, — вздохнул Радей.

— Так, кто там не устал? — раздался строгий женский голос.

Мальчик обернулся, подпрыгнув на месте, — Умила, сжав лямку налучей, деловито хмурилась.

— Надобно стрелы перебрать, мечи начистить.

— Я мигом, Умила Демировна, — просиял Радей, вприпрыжку следуя за омуженкой.

Томила не успела и ахнуть, как сын уже усаживался на поваленное дерево, теребя в руках тряпицу. Первым ему вручили шлем, но мальчишка не возражал, с улыбкой принялся натирать золочёную вязь. Прерывисто выдохнув, женщина поёжилась, укуталась в тёплый плащ.

— Никак замёрзла? — ухмыльнулся Ивар, усаживаясь рядом.

— Да вроде весна уж, а зябко, — ответила Томила, по привычке потянувшись к каштановым косам, собранным на затылке в узел. Она никак не могла привыкнуть к отсутствию платка. Греки велели снять его, дабы явить покупателю все достоинства «товара». У омуженок платков тоже не нашлось, ибо ничего, кроме шлема, не носили. А при статусе матери ходить с непокрытой головой было не по себе, но что поделаешь?

— Ага, привыкла к Кырымской жаре, — кивнул Ивар.

— Ничего, — вздохнула Томила. Помолчав, всё же спросила: — Ладно ты так с чадами управляешься, своих-то сколько?

— Двое, — улыбнулся ратник, — токмо девки. С ними так на мечах не помахаешься. Стрелять обучены, оглоблей огреть сумеют, да не боле.

— Ну, ничего, жена тебе сыновей народит ещё, чай, не старик, — бросила Томила и сразу же пожалела о сказанном. Улыбка исчезла с лица мужчины, брови нахмурились. — Обидела чем? Ты прости.

— Да откуда тебе знать было, — прохрипел Ивар. — Была у меня жена, родила мне сына, да через два дня оба умерли друг за другом… Вот с дочерями теперича один. Ну, как один, родители мои растят их, а я по походам… Понимаешь, бочками да ушатами много добра не нажить, иное дело — ладьи торговые сопроводить али вот так, какому императору дружиной наняться.

— Отчего не понять? — горько улыбнулась Томила. — Сама кем угодно наняться готова, лишь бы сыновей вырастить. Ты вот к себе позвал — я рада-радёхонька.

Ивар молча смотрел на тонкие черты недавней пленницы — зелёные глаза, лёгкая рыжинка в волосах, родинка над губой. На вид ей было не больше двадцати восьми, ну, может, как и ему самому, — тридцать, но вряд ли. То, что она овдовела, было и так понятно, без расспросов, а вот почему в таком зрелом возрасте у неё было только двое детей — странно.

— А ты чего второй раз замуж не пошла? — решился Ивар.

— Я надеялась, что его выхожу, — шепнула Томила, обхватив себя руками. — Я меньшим брюхата была, когда муж под телегу угодил. Спину ему переломало… Гнал меня поначалу, мол, иди за другого, почто я тебе калека нужен?

Что-то внутри оборвалось, болью растеклось по груди; добела сжав губы, Томила посмотрела на собеседника. Ухватившись за его плечо, сжала до боли, затараторила, дрожа всем телом:

— А я верила, что смогу на ноги его поставить… Верила! Хоть вся жизнь на то уйдёт. Сколько сил положила, ты даже помыслить не можешь… Ко дню имянаречения Радея он уж мог с палочкой по двору пройти. Думала, вот оно, счастье выстраданное, заживём теперича! Надеялась понести вскоре… так мне дочку хотелось… да токмо османы проклятущие в деревню нашу пришли… Муж до последнего пытался защитить нас…

Голос Томилы оборвался. Она закрыла лицо руками, пытаясь совладать с рвущимися наружу чувствами. Ивар молча притянул её к себе, обнял.

— Плачь. Плачь, покамест сыновья не видят. Опосле сильной будешь, а сейчас наревись вдоволь.

Солнечные зайчики прыгали по детскому личику, соскакивая с изогнутого клинка. Радей улыбался своему искажённому отражению, старательно натирая саблю. Умила украдкой присматривала за ним — как бы не порезался. Но мальчонка оказался на редкость благоразумным и старательным, не торопился, слушал внимательно, не отвлекался, несмотря на нескончаемую болтовню Ратмира. А дружинник, сидя напротив, выкладывал на щит ножи, кинжалы, стрелы.

— В Камул заезжать не стану, — говорил он, придирчиво всматриваясь в оперение, — сразу в Камбалу поскачу, со своими повидаюсь да ворочусь.

— Ага, токмо батыю о том скажи, — отозвалась Умила, показывая Радею, как правильно затачивать лезвие.

— Само собой, — широко улыбнулся юноша. — Тётке твоей передать чего?

Умила кивнула другу:

— Да, гостинцев ей отвезёшь. Я уж уготовила всё, передашь. Сама хотела до них доехать, да кто ж знает когда.

Бережно уложив саблю в ножны, Радей принялся за вторую. Проводя по лезвию камнем, шепнул:

— Правильно, Умила Демировна?

— Правильно, — кивнула омуженка, — можно посильнее, токмо осторожно… Ратмир, ты-то где осядешь, когда в Камул воротишься?

— На постоялый двор подамся али в гридне* останусь, — пожал плечами дружинник, подрезав оперение.

— Отчего? — удивилась Умила. — Хочешь, у нас поживи…

— Нет уж, — осёк юноша и, лукаво улыбнувшись, добавил: — У тебя жених больно суровый. Ты мне слово ласковое скажешь, а он вновь драться полезет.

— Он мне не жених, — прошипела омуженка, косясь на ребёнка.

— Зря, — заключил Ратмир. — Тебе уж лет немало, так старой девой останешься.

— То не мой удел, — рыкнула девушка, откинув косу за спину.

— М-м-м, — многозначительно протянул Ратмир, подтачивая наконечник стрелы. — Значится, твой удел до осьмнадцати лет в девках ходить, а опосле мужику главу задурить да дальше в девках ходить? Печаль, печаль.

Схватив шишку, Умила запустила её в лоб Ратмира. С глухим стуком та угодила в кудрявую голову и, отскочив, канула в поросли кустарника.

— Печаль, печаль, — неожиданно заговорил мальчишка, не обращая внимание на ворчания Ратмира. — Так-то, Умила Демировна, девки замуж в пятнадцать выходить начинают.

— Эвона как, — изогнув бровь, ухмыльнулась омуженка. — А ты не мал для таковых познаний?

— Мал, — вздохнул Радей, — а жаль. Я бы на тебе женился, коли постарше был. Очень ты красивая, Умила Демировна.

Под хохот Ратмира девушка погладила каштановые кудри мальчика, поцеловала в висок.

— Жаль, голубчик. Ради такого сокровища, аки ты, службу не грех оставить.

— Так народи себе такое сокровище, — не переставая смеяться, почти прокричал Ратмир.

Нескончаемая болтовня Ратмира сменилась хохотом, отчего Баровит вновь оглянулся на него. Не приподнятое настроение юноши раздражало старшего дружинника,