Так она представила это себе, так оно и произошло.

Если Скарсдейл был, как обещал Стерлинг Нельсон, обособленным очагом богатства, то Риверсайд, находившийся всего в нескольких милях от него, в Гудзонской долине, — обособленным очагом роскоши. Такого места Алиса в жизни не видела и сразу поняла, что ей хочется там поселиться. Это изменило бы всю ее жизнь.

Это был даже не городок и даже не деревня, а группа внушительных домов, построенных чуть ли не рядом с высокой стеной, ограждавшей огромное частное землевладение, носившее название Боксвуд — Самшит. И само имение, и ухоженный парк с прудом были делом рук воротилы с Уолл-стрит Уолтера Дж. Вандер Мера — человека, чья жажда уничтожить память о своем рождении на крохотной миссурийской ферме заставила основать новую династию здесь, среди призраков первых голландских колонистов на американской земле, к которым, как он верил, основываясь на скудных свидетельствах, принадлежали его предки.

Он ничего не жалел, создавая Риверсайд: поставил две изящные церкви, епископальную и пресвитерианскую; позаботился о том, чтобы Риверсайдский загородный клуб имел лучшее в округе Уэстчестер поле для гольфа; приложил немало сил к постройке Риверсайдской загородной школы, в главном зале которой на высокой мраморной доске было высечено:

ЧЕЛОВЕКА ДЕЛАЮТ МАНЕРЫ[35]

Но во что он вложил всю свою душу, так это в обустройство Боксвуда. Его парк был чудом ландшафтной архитектуры: в какую сторону ни посмотри, открывался вид, чарующий глаз, — широкие, сменяющие друг друга лужайки, высокие деревья, густые живые изгороди, сады в глубине. В дополнение к жилищам слуг и коттеджам для гостей тут находились еще четыре солидных дома, предназначавшиеся для семей четверых его сыновей, и все извилистые дорожки и тропинки неизменно вели к небольшому возвышению, на котором был построен его собственный особняк, который мог бы зваться Боксвудской усадьбой, если бы всегда не звался просто — Большой Дом. Из высоких, обращенных на запад окон Большого Дома и с вымощенной мрамором эспланады под ними открывался величественный вид на Гудзон — вид, который несколько портил лишь другой и более знаменитый Большой Дом менее чем в двух милях вверх по реке, в котором закончили свои дни несколько первых деловых партнеров Уолтера Дж. Вандер Мера: приземистый и уродливый Синг-Синг.

Вандер Мер умер от старости и от расстройства чувств вскоре после Обвала,[36]но из его состояния уцелело достаточно миллионов, чтобы обеспечить долгую и безбедную жизнь для его вдовы-аристократки, для его потомства, его Боксвуда и его Риверсайда.

— Замечательно, не правда ли? — сказала Мод Ларкин, шагая по овеваемой ветерком эспланаде с торжественным видом первооткрывательницы, и Алиса вынуждена была согласиться, чувствуя нечто близкое к благоговению.

Они остановились отдохнуть у балюстрады, и Мод сказала:

— Видишь? Это Палисейдз.[37]Вон тот большой утес — это Высокий Тор, о котором еще Макс Андерсон написал пьесу.[38]А сюда посмотри… — заставила она Алису оторваться от зрелища утеса и массивной глыбы Синг-Синга и кивнула на балюстраду, на которую они опирались. — Весь этот мрамор был по частям привезен из Италии. Можешь представить, сколько это стоило? И он так и не закончил ее. Создавал эту красоту все двадцатые годы, и эспланада должна была увенчать его усилия — стать главным украшением этого места; понимаешь, она должны была проходить через лужайку до самых тополей вон там. А что получилось, видишь? — Она взяла Алису за руку и повела туда, где эспланада резко обрывалась, и театральным жестом обвела пять колонн из итальянского мрамора, валявшихся в траве, как трупы. — Двадцать девятый год! — драматически прошептала она. — Вот это да! Вот это я понимаю! А, Алиса?

Долгие годы одиночества после дезертирства Стерлинга Нельсона — уже почти три года — Алиса находила слабое утешение в преподавании скульптуры дважды в неделю в «Гильдии искусств и ремесел», общественной организации, занимавшей цокольный этаж Уэстчестерского окружного центра в Уайт-Плейнс. Зарабатывала она там жалкие гроши — большинство других преподавателей вообще работали безвозмездно, — но она сочла, что ей полезен такой опыт, и к тому же надеялась, что это хороший способ общаться с людьми. И оказалась права: все студенты были женщины ее возраста или постарше, замужние и обеспеченные, смутно неудовлетворенные и «ищущие чего-то», как выражались некоторые из них, и относились к ней как к любимице. Они возили ее к себе домой в Скарсдейл или другие подобные ближние городки, чтобы познакомить со своими вежливыми, хотя и озадаченными мужьями; но обычно эти вечера заканчивались поездкой домой в машине напряженно молчащего мужа ученицы: горло пересохшее и распухшее от бесконечного говорения об «искусстве», «форме», «Париже» и «Гринич-Виллидж» (и когда только она научится не болтать самой весь вечер, никому не давая возможности слова вставить?), а муж ученицы лишь переключает передачу и выдавливает из себя любезное «как интересно».

Затем, к концу третьего года, в ее класс записалась Мод Ларкин, и она сразу поняла, что та не похожа на остальных. Она не только казалась талантливей или, по крайней мере, восприимчивей к критическим советам, но и во всем остальном была личностью, интересной Алисе, с ней хотелось подружиться. Однажды Мод стеснительно пригласила ее после занятий выпить по коктейлю, и они несколько часов просидели с бокалами в руке в холле Уайт-Плейнс. В кои-то веки Алиса не говорила все время сама и, слушая Мод, все больше убеждалась, что не ошиблась в своем мнении: Мод Ларкин была интересна. Она жила не в Скарсдейле и не в его удушливых окрестностях; она была из Риверсайда, о котором Алиса тогда ничего не слышала. И ее муж был не страховым агентом, не адвокатом и не каким-нибудь членом совета директоров, как другие, нет, он был писателем: писал сценарии к трем вечерним радиосериалам, которые Алиса давно обожала слушать.

— Хочешь сказать, что они тебе действительно нравятся? — спросила Мод, и ее глаза загорелись, как у счастливого ребенка. — Ох, не могу дождаться, чтобы сказать об этом Джиму; он-то их ненавидит. Как же он будет рад!

Она продолжала и продолжала говорить, остроумно и интересно, пока они опустошали бокалы с расслабляющим и развязывающим язык «Манхэттеном», за который категорически пожелала платить сама; Алисе пришлось дважды просить извинения, чтобы отлучиться позвонить Бобби и пообещать, что скоро будет дома, и, когда наконец Мод отвезла ее в Скарсдейл, они долго сидели в припаркованной машине, объясняясь в обоюдной приязни: