Однако на душевные излияния времени не осталось: Бобби и Оуэн Форбс с грохотом и шумом возвращались в дом — два смеющихся, обнимающихся атлета, готовых съесть быка.

Оуэн взял на себя полное командование веселым обедом. Требовал, чтобы Бобби еще и еще подкладывали мяса, картошки, подливали молока («Тебе нужно есть как следует, если хочешь, чтобы мускулы были крепкими»), и задолго до конца вечера Бобби уже звал его «дядя Оуэн».

— О’кей, чемпион, — сказал он, когда Бобби пришла пора идти спать. — Хорошенько выспись, а утром увидимся.

— Знаешь, мамочка? — сказал Бобби, когда она поднялась к нему пожелать спокойной ночи. — Дядя Оуэн научил меня, как нужно бросать. Это просто, надо лишь использовать все тело. Бросать не одной только рукой, а как бы задействуя все тело. Ну, я еще не совсем научился, но это просто.

— Замечательно.

Но они уехали в полдень на следующий день, после того как утром почтальон снова прошел мимо; уехали после поспешных поцелуев и обещаний писать, направляясь в Индиану, а оттуда в Техас, и, когда они уехали, дом стал еще более пустым.

К концу четвертой недели она было собралась позвонить в офис Стерлинга в Нью-Йорке, чтобы осторожно разузнать, нет ли у них известий о нем, и спросить, нет ли у них его адреса в Англии, по которому с ним можно связаться. Но после целого дня колебаний, когда она несколько раз уже брала трубку и начинала набирать номер, все же отказалась от этой мысли.

Но вот пошла пятая неделя, и в один дождливый день она решила, что больше не вынесет. Когда почтальон прошел под дождем мимо ее ящика, ничего в нем не оставив, она уселась у телефона, вооружившись новой пачкой сигарет, чтобы черпать в них смелость.

Раньше она бессчетно звонила ему на работу, и всегда достаточно было просто сказать оператору на коммутаторе: «Мистера Нельсона, пожалуйста», и следом раздавался голос его секретарши: «Офис мистера Нельсона», а вслед за тем и самого Стерлинга. Сейчас она была не совсем уверена, с чего начинать.

— Я… я хотела бы поговорить с секретарем мистера Нельсона, — сказала она девушке на коммутаторе.

— Мистер Нельсон у нас больше не работает.

— Вы меня не поняли, я просила его секретаря. Я знаю, что мистер Нельсон за границей, но я хотела бы поговорить с его секретарем, пожалуйста.

— Ах, вы имеете в виду мисс Брин. Сейчас она работает у мистера Хардинга. Минуточку.

Послышался зуммер, щелчок в трубке, затем другой голос произнес: «Офис мистера Хардинга». Это был все тот же жизнерадостный, с бруклинским акцентом голос, который обычно отвечал, когда она звонила Стерлингу.

— Мисс Брин?

— Да.

— Я звоню, чтобы узнать о мистере Нельсоне.

— Мистер Нельсон в Лондоне. Всеми финансовыми операциями, которые вел мистер Нельсон, теперь занимается мистер Хардинг; возможно, он…

— Нет-нет, я по личному вопросу. Просто хотела узнать, когда ожидается его возвращение.

Последовало недолгое молчание. Потом:

— Насколько мне известно, его возвращение не ожидается. То есть я полагаю, он переведен в Лондон на постоянной основе.

Но Алиса была настойчива:

— Нет, уверена, что тут какая-то ошибка. Предполагалось, что он вернется через четыре-шесть недель.

— Мм. Ну, насколько я… может, желаете поговорить с мистером Камероном, нашим управляющим директором?

— Да. Соедините меня с ним, пожалуйста.

Снова жужжание, щелчок поднимаемой трубки, голос другой секретарши; затем наконец раздался громовой голос с британским акцентом:

— Камерон слушает.

— Я… я звоню, чтобы узнать о мистере Стерлинге Нельсоне. Не могли бы вы сказать, когда…

— Если вы из «Грамерси риэлти», мне нечего вам сказать. Я же совершенно ясно объяснил вашим людям, что мы ни в коей мере не несем ответственности…

— Нет, я не… это не… Пожалуйста, я…

— Если вы другие его кредиторы, то мой ответ будет таким же. Мы ни в коей мере не несем ответственности за любые задолженности, какие он мог…

— Нет, послушайте, пожалуйста. Я звоню по личному вопросу. Я… близкий друг мистера Нельсона и просто хочу знать, можете ли вы сказать, когда он должен вернуться.

Мистер Камерон громко вздохнул в трубку, и, когда он вновь заговорил, голос его был уже менее резким, словно он почувствовал, что это действительно может быть личное дело, причем деликатного свойства.

— Понимаю. Но знаете, у нас тут возникла масса, мягко выражаясь, недоразумений в связи с деятельностью мистера Нельсона. По правде сказать, вы могли бы нам помочь. Вам что-нибудь известно о его местопребывании?

— О его местопребывании?

— Ну да. Есть у вас какой-нибудь адрес в Англии, по которому он доступен?

— Нет. Нет, у меня нет…

— И вы утверждаете, что он сказал вам… вы так поняли, что он намеревался вернуться в эту страну?

— Я… да, я так поняла.

— Боюсь, вас ввели в заблуждение. Срок действия американской визы мистера Нельсона истек, и мы предпочли не беспокоиться о ее продлении. К тому же после его отъезда нас стали осаждать его кредиторы, поэтому я позвонил в Лондон. В лондонском офисе ответили, что, едва объявившись там, он тут же порвал всякую связь с фирмой, а поскольку он и адреса никакого не оставил, мы лишены возможности разыскать его. Он поставил фирму в чрезвычайно затруднительное положение, но мы ничего не…

После Алиса не могла вспомнить, как ей удалось завершить разговор; она лишь помнила, что, опустив трубку, долго сидела как парализованная у столика с телефоном. Потом бродила по дому, глядя на вещи Стерлинга, трогая их, не плача и даже не испытывая желания плакать, понимая сквозь волны боли, что таким способом Стерлинг простился с ней. «Думаю, чем проще это произойдет, тем лучше» — и уже тогда он знал, что они прощаются навсегда. Знал — наверняка знал даже до переезда в Скарсдейл и вообще бог знает как давно, — что она будет бродить одинокая, брошенная среди его подарков, и наверняка надеялся, как всегда спокойный и проницательный, что она поймет.

Но она не поняла — и потому не могла плакать. Только ходила по комнатам, садилась, вставала и снова ходила, а в голове звучал голос мистера Камерона; и отказывалась, отказывалась, отказывалась понимать.

Было уже три часа, и она, все еще продолжая ходить по дому, постепенно представляла, что будет дальше. Она подойдет к окну и будет ждать Бобби — нет, еще лучше надеть дождевик, перейти Пост-роуд и ждать его там, а когда он появится и спросит: «Что ты тут делаешь?» — сказать: «Просто поджидаю тебя». И они вместе перейдут дорогу и войдут в дом. Потом глаза у Бобби станут очень круглыми, и он спросит: «Что с тобой, мама? Что-то случилось или что?»

Но она не скажет ему сразу. Аккуратно повесит их дождевики на плечики, чтобы просохли, и поинтересуется, как у него прошел день в школе. Но когда он снова спросит, что случилось, она не выдержит, опустится на колени и обнимет его. Крепко прижмет его к себе и — она знала, что к тому времени уже сможет плакать, — и скажет: «О Бобби, он ушел. Он ушел от нас и никогда не вернется…»