— Будем! — твердо сказал фельдфебель, а унтер-офицеры добавили веско. — Да!

— На финском языке? — продолжал допытываться Рахья.

— Пусть русский учат — мы все-таки в России! — проговорили ефрейторы. — В великой рабоче-крестьянской России! Споем, товарищи!

Пока товарищи-преподаватели тянули песню о смерти всех, как одних, Эйно чесал себе нос. 31 июля он долго беседовал с Лениным о судьбе финских мигрантов. Тот, хитро сощурившись, предложил создать в Петрограде финские командные курсы, потому что чухонцев в северной столице развелось, как собак нерезаных. В ЧК нельзя — там латыши, в матросы — тоже, потому что старых матросов некуда девать, в истребительные карательные батальоны китайцы набились, так что оставалась только Рабоче-Крестьянская Красная Армия.

— Создадим, батенька, новую Интернациональную военную школу! — сказал Ленин и неожиданно громко заржал, как конь.

— Ага! — согласился Рахья и смех поддержал. Получилось у него пискляво и не очень душевно.

Тут же к ним в кабинет заглянул Троцкий и укоризненно покивал головой: «чего ржете, товарищи, когда революция в опасности». Ему объяснили ситуацию, тогда он пожевал губами под крючковатым носом и внес свое предложение:

— Вы, товарищ Рахья, назначаетесь комиссаром этих командных курсов.

Комитет преподавателей закончил с песней и пытливо посмотрел на комитет начальников. Те зааплодировали. Ефрейторско-унтерский коллектив откланялся и ушел. Видимо, они после своего выступления напрочь позабыли о цели своего визита. Великая сила искусства!

Тойво остался на командной должности до середины октября, продолжая готовить «пушечное мясо» в отведенные для этого сроки. Прочий преподавательский состав перестали обращать на него внимание, занявшись концертной деятельностью перед рабочими и солдатами: накручивали себе усы, поджимали ремнями животы и орали во все глотки о белых березах, о разрушении старого мира, о вещем Олеге и прочее-прочее. Тойво назвал их «Terveh brihat», то есть, «здоровые парни», призывники перевернули название в «Trezvy brihat», памятуя о том, что перед выступлением пузатые и беззубые парни вливали в себя каждый до полулитра какой-нибудь сивухи для создания творческого, так сказать, настроения.

Не получив за свою деятельность помощником шорника сколько-нибудь рабочего опыта, Аникайнен был выдвинут исполкомом молодых финских рабочих на Первый съезд нового молодежного формирования, которому пророчили идеологическое будущее всего подрастающего поколения. Старых финских рабочих туда не приглашали, вероятно, потому что у них уже не было никакого будущего, в том числе и идеологического.

Тойво удалось все-таки удрать с курсов молодых бойцов, предоставив «трезвым парням» самим учить, откуда с винтовки стрелять, как маршировать и петь революционные песни. Последнее у них получалось лучше всего.

На Первый съезд молодежи попасть было не так-то просто: зараженного Революцией народу много, а мест в президиуме, да и во всем зале — мало. Путем тайного голосования финские отщепенцы страны Суоми выбрали товарища Антикайнена, потому что его фамилия была на слуху у каждого финскоязычного новобранца, который еще не погиб на войне.

Эх, надо было Тойво в августе удирать из России вместе с Куусиненом! Побыл бы какое-то время на «нелегальной» работе в Финляндии, а потом бы и в Кимасозеро пробрался! Вот такая хорошая мысля пришла, конечно, опосля.

Неожиданно ему на имя пришла телефонограмма, принятая Лиисой в доме на Каменноостровском за пару дней до начала съезда.

«Немедля прибыть институт Мозга. Бехтерев».

«Пошел ты нахер, Бехтерев», — подумал Антикайнен.

13. Школа красных командиров

Тойво все больше склонялся в своих мыслях к тому, что допустил ошибку. Нельзя было задерживаться в Советской России, нельзя было вязнуть в Революции. Пес с ними с деньгами, если лежали в Кимасозере до сих пор — могли еще немного полежать. Он верил в честность родственников Пааво Нурми и не верил в стечение обстоятельств, которые могли лишить его добытых богатств.

Что теперь получалось? Преподаватель курсов молодого бойца, делегат съезда финской компартии, делегат всероссийского съезда трудящейся молодежи, да, вдобавок, курсант интернациональной школы командиров. Всегда на виду, всегда впереди.

В новой форменной шинели, доходившей ему до пят, в буденовском шлеме, Тойво отправился к тете Марте, единственному связующему звену, как он полагал, с любимой Лоттой.

Тетя Марта сначала, конечно, испугалась, но потом разглядела в форме знакомого человека и сказала:

— Ну, по крайней мере, не в чекистской кожанке.

— Да, блин, занесло меня куда попало, — сокрушенно махнул рукой Тойво.

Они попили чай с карельскими пирожками (еще их называют «калитками»), да посетовали за жизнь. Тетя Марта сказала, что они уедут из Питера, да и, вообще, из России. Финны, те, что дают разрешение на жизнь, плохо принимают репатриантов, поэтому они двинутся дальше, в Швецию. А многие, говорят, в Канаду подаются.

Тогда впервые Тойво услышал о финской эмиграции в Канаду. Поразительно: страна, чья национальная безопасность напрямую зависела от возвращения или приращения в нее деятельных, самодостаточных и уверенных в себе людей, предпочитает принимать лиц, не вполне нашедших себя, как профессионально, так и материально. Потенциальные налогоплательщики и защитники отечества, оказывается, опасны для тех теток с безразличными глазами, что засели в миграционной службе.

— Что за разрешение на жизнь? — удивился Тойво.

— Ну, это такое разрешение на пребывание: испытательный срок, ущемление в правах, регистрация в полиции, — объяснила тетя Марта.

— Как после тюрьмы?

Женщина в ответ только пожала плечами.

— Да не может этого быть! — возмутился Тойво.

Нет, конечно, он видел, какие люди, точнее — женщины, работают в разных отделах миграционной службы, но поведанное повергло его в шок. Как так — человек должен быть свободен в своем отношении к жизни, в выборе места в жизни, в улучшении, в конце концов, своей жизни! Пускай все это в рамках государственных законов, но нельзя же допускать, чтобы законы эти были настолько дурацкими!

— А ты думаешь, что финны из страны в Америку едут в поисках лучшей жизни? — вздохнула тетя Марта. — Им просто не дают жить в своей Финляндии.

— Кто не дает?

— Да все эти пиявки, присосавшиеся к Свинхувудам, Таннерам, Маннергеймам!

Тойво был ошеломлен: выходит, и его по возвращению ждет поражение в гражданских правах.

Конечно, можно бежать от войны, от голода и холода, но нельзя бежать с Родины. Единственное оправдание такого побега — это чувство обиды на свое государство. Обида проходит быстро, но порожденная ею ненависть к тем чертовым порядкам, установленным сверху, или сбоку, или еще, черт знает, откуда не дает возможности принимать эти порядки. Потому что они — бесчеловечные.

Вот, в этом, оказывается, и вся суть. Самозванец! Только уничтожив народы, хоть как-то