с природой он не взял с собой никакой еды. По большому счету для достижения его цели ничего не было нужно: разве что не нужно, чтобы поблизости кто-то был. Да новую длиннополую шинель не хотелось пачкать, поэтому он ее снял.

Тойво подошел к шероховатому стволу высокой, как мачта, сосне, посмотрел, чтобы не было потеков смолы, и прислонился к дереву настолько близко, насколько это можно было сделать. Казалось, слышно было через рубчатую поверхность коры, как движутся древесные соки, как упруго реагирует сосна на ветер, запутавшийся где-то в ее кроне посреди неба.

Издревле предки ходили к деревьям не только для того, чтобы дрова заготовить. Лишь таким способом можно было излечить хандру, безысходность и выбросить дурные мысли из головы. Деревья лечили душу, если душа болела. Кстати, бездушные люди никогда в лес не ходят, в крайнем случае — в кусты, либо в сад. Никто никогда не встречал в лесу государственного судью — он туда не может войти, никто не видел посреди диких деревьев самое государство — президентов, премьер-министров и прочих канцлеров. Им тоже доступ к деревьям заказан.

Тойво прижался к сосне и постарался не думать ни о чем. Он не думал, что страна Финляндия погибла, отделившись от России, не думал, что Россия сгинула, отделившись от Финляндии. Его голова не воспринимала мысли, что мир весь рухнул, когда свора черных людей восстала из черноты, чтобы сделать этот белый свет черным, взяв за основу черноту, именуемую «политикой». Тойво не попытался догадаться, что самые черные из черных людей создали гибельное для прочих людей развлечение, называвшееся «юриспруденцией».

Голова его была пуста, мысли его были хрустальны, а от того — неуловимы. Слезы текли у Антикайнена из глаз, но это плакало через него само дерево. Страдать, как и радоваться, лучше в гармонии с природой. Страдать, как и радоваться, лучше подальше от людей. Страдать, как и радоваться, лучше в приближении к Господу.

Тойво все-таки извозился в смоле, но как-то не придал этому значение. Запахнулся в шинель, завернулся в одеяло и прилег на заготовленный лапник.

Впервые за последние месяцы он заснул, не мучаясь ни сомнениями, ни страхами, ни упреками.

  Постепенно за дальние дали

  Мы с тобой ускользнем навсегда.

  Под холодные отсверки стали,

  Под сожженные мной города.

  Я тебя заберу с Лихолесья

  Из-под взорванных каменных плит

  Я держу тебя за руку… Здесь я…

  Я вернусь, если буду убит

  Я найду тебя даже за краем,

  Где всегда только ночь и луна

  Наяву, мною созданным раем,

  Я укрою тебя навсегда

  От пожара, от бед, от крапивы,

  От секущихся длинных волос

  От медуз, недопитого пива.

  Ты прими меня только всерьез…[8]

14. Олонецкий фронт

В феврале 1919 года бывший генерал русской службы, барон Густав Маннергейм, заявил военно-морскому атташе США, что «его армия намерена и способна нанести поражение большевизму». Военно-морской атташе США сказал «слава тебе, яйца», и донес все слова — и барона, и свои — конгрессу. Конгресс немедленно связался с палатой пэров в Великобритании, и они начали совещаться, временами злобно хихикая.

Империалисты решились профинансировать Маннергейма, причем, достаточно серьезно. Как сказал Бенджамин Франклин, школа жизни — самая суровая школа, но дураков в других школах не учат. Поэтому «учеба», естественно — платная, началась весной 1919 года. Именно тогда разразились пресловутые «племенные войны».

А в школе красных командиров первое военно-тактическое занятие состоялось 9 декабря 1918 года. Решался вопрос, кто — враги, а кто — не враги. Нормальными пацанами посчитали братскую Монголию и лично Сухэ-Батора, прочий мир — злыдни, того и ждущие, чтобы напасть на молодую Советскую Республику.

Тойво, обретя вновь спокойствие и уравновешенность после двухдневной увольнительной на берег залива, к учебе отнесся с пониманием: лишними знания не бывают. Даже такие специфические, как марксистско-ленинская философия. У него не было российских документов, только мандат, выписанный Бокием, но это никого не волновало. Учись, товарищ, как пожар мировой революции разжигать!

Удирать в Финляндию становилось как-то нехорошо. В командировку бы туда скатать! Но для этого нужен был Куусинен. А тот сидел где-то в кафе на Алексантерин-кату и пил кофе с пирожными.

К тому же на занятиях оказалось очень много полезного. В бытность обучения обороне в Каянском отделении шюцкора он обрел очень много навыков: стрелять, прятаться, отражать рукопашную атаку, бегать со скоростью ветра, ориентироваться в лесу ночью в дождь, ну, и убивать неприятеля, конечно.

В Петрограде ему преподавали, как атаковать и не попасть под обстрел, обнаруживать замаскированного под кучку коровьего навоза врага, первым бить в кулачной схватке, ползать со скоростью, близкой к скорости ветра, не соваться в чащу ночью, в дождь, а искать уютные дома поблизости, ну, и убивать неприятеля всеми доступными средствами, конечно. Инструктора, преподающие такую специфику, тоже были из бывших царских солдат, как и шюцкоровские наставники. Так что для Тойво не было никаких неудобств с адаптацией, словно бы просто перешел в другой класс.

Наставники его отметили, а, отметив, взяли на карандаш, которым поставили в своих кондуитах галочку: «парень наделен тем, чем наделяет природа». А между собой поговорили, что нахрена они, царские офицеры, русские в сто сорок шестом поколении, обучают премудростям какого-то чухонца? И прочих чухонцев вместе с ним? Своих, русских, что ли не хватает?

Своих, действительно, не хватало. Из рабочих и крестьян военные получались неохотно. Кадровые офицеры воевали друг с другом, военные училища оказались кузницами пушечного мяса, курсантов бросали из одной мясорубки в другую, некогда было учиться. Пришлый народ: латыши, чехи и венгры — потихоньку истреблялись. Китайцев — так тех практически всех уже повывели, новых китайцев привезти накладно, а старых за их зверства народ охотно корчевал с помощью подручных средств.

Видимо, так же считали и империалисты.

Незаметно прошел месяц, за ним — другой, вот уже и весна закапала насморком и капелью. Курсы активно курсировали между тяжкой учебой и предстоящей вольницей на всех фронтах гражданской войны. 3 марта свершилось чудо: списочный состав совпал с заявленным — 200 человек на одно лицо. К ним примкнули 32 преподавателя и еще каких-то восемьдесят человек вольнонаемных. Ну, вот, чудо — словно годовой бухгалтерский отчет сошелся. Март прошел на подъеме, тому способствовало и солнце и наступающий на юге Деникин, а на востоке — Колчак собственной персоной. Жизнь бурлила.

Оказывается, она бурлила на только