На стук выглянул шустрый подросток и, выслушав Егорова, нырнул вглубь дома.

— Лешенька! — сестра бросилась к егерю, и они крепко обнялись.

Вечерний ужин проходил в спокойной и чинной обстановке. Невзрачный пожилой муж Анны, медленно пережевывая, вкушал поданную поварихой еду.

— Так, говорите, Петр Александрович сумел сломить визиря и навязал свою волю османам по заключению мира? — Владимир Сергеевич покачал головой. — Толковый он командир, ничего плохого про него не скажу. Мы-то с ним почти что ровесники, да и воинскую службу вместе в одно время начинали. Правда, в войне со шведом он уже в чине капитана был, а вот я тогда еще в подпоручиках бегал. После взятия Гельсингфорса отец его в столицу с вестью к императрице о заключении победного мира гонцом отправил. Вот там Елизавета Петровна и произвела его сразу же в полковники, как узнала, чей он сын. Одарила при этом богато да и поставила командиром на Воронежский пехотный полк. Ну а я при праздновании той самой виктории чин поручика и пять сотен рублей на поправку своего имения получил. А все потому, что в этой жизни самое главное, молодой человек, — это нужные связи и хорошая родословная. Без этого в наше время движения наверх никакого нет, и, уверяю вас, его вовсе даже не будет, коли вы бедного рода. А вы, Алексей, в капитанство после объявления недавнего мира вступили?

— Нет, — Лешка покачал головой. — Еще в прошлом году, когда на кавалерство к ордену представляли, я сей воинский чин получил.

— Хм, — хмыкнул отставной полковник. — Вот-вот, видите? А были бы в графском сословии, так могли бы и на майора рассчитывать. Харитоша, налей-ка ты мне рюмочку рябиновой, да пойдем, пожалуй, наверх, поможешь мне ко сну раздеться, — кивнул он стоявшему неподалеку с полотенцем опрятно одетому мужику. — Аннушка, я, пожалуй, к себе спать пойду, утомился сегодня за весь день, — и, отпив настойки, попрощался с Алексеем.

— Да все хорошо у меня, Лешенька, — сестра с любовью смотрела на такого возмужавшего брата. — Ты кушай, кушай сам и за ребяток своих не беспокойся. Там Харитон уже подсуетился. Их сейчас не намного хуже, чем нас с тобой, кормят. Рассказывай понемногу о себе.

— Да что о себе рассказывать, Аннушка? — пожал плечами Алексей. — У меня ведь все эти четыре года была одна лишь война. Война, война и еще раз война. Как в семидесятом я прибыл в действующую армию с батюшкиным штуцером и Никитичем, так и до сего дня с ним не расставался, все это время он при мне. А вот Матвея я назад не привез, — вздохнул он печально.

— Батюшки, а ведь правда! А я смотрю, лиц-то знакомых среди них нет, — всплеснула руками Анна. — Все солдаты эти при тебе чужие. А что же дядька наш, почему ты его в войсках оставил?

— Нет больше Никитича нашего. Погиб он. Меня до последнего от врагов прикрывал, — тихо выговорил Алексей. — Еще в 1771 году под Журжей смертью храбрых он пал. Там же, у Дуная, на холме я его и похоронил со всеми остальными.

— Господи, помилуй раба божьего Матвея и всех павших на поле брани православных воинов, — перекрестилась сестра. — Тяжелое время, и батюшки нашего вот уже нет, как бы он сейчас радовался, на тебя вот такого глядя. Он ведь места себе не находил после твоего уезда. Все переживал да на дорогу смотрел. Вдруг, говорит, обратно наш Лешка приедет, или, может, война скоро закончится, и его домой по малолетству отпустят. Молодой же совсем еще, мальчишка. С Павлом, царствие ему небесное, у них разлад серьезный, как видно, с того самого и пошел. Брат, видно, сильно ревновал его к тебе. А может, он за наследное имущество так волновался. Да чего уж там было волноваться, на следующий год, как ты на службу уехал, чума к нам в губернию из Москвы пришла. Много кого она отправила на тот свет. Меня ведь как раз перед тем замуж за Владимира Сергеевича выдали, месяца за три, пожалуй, до этого. Думала, и самой уже мне не жить, все ведь при больных тоже была, прощалась с папенькой да со всеми, оплакивала их. Он ведь самым первым тогда ушел, а потом за ним и Павел, ну и Ольга его тоже преставилась. А вот меня черная не взяла. Всех чин по чину я схоронила, Леш. Одни мы теперь с тобой из всей нашей семьи на белом свете остались.

— Ань, прости меня за, возможно, неуместный вопрос. А как тебе твой муж? — осторожно поинтересовался Алексей. — У вас с ним все хорошо?

— Да конечно, — отмахнулась сестра. — Ты не смотри, что он такой скучный. Это года. Все же пятьдесят первый вот в феврале миновал. Так-то он у меня спокойный и уважительный. Слова от него бранного не услышишь. Голоса на меня не повысит. Хворает вот только часто. Я ему говорю: «Владимир Сергеевич, нам с вами больше на воздухе свежем нужно бывать. Ну что мы все в этой пыли Козельской-то сидим?» У него ведь две деревеньки и усадебка хорошая есть. Но он ни в какую туда перебираться не соглашается. «Здесь у меня свой круг знакомых, — говорит. — А там мы как в глуши с тобой будем сидеть». Раза три за все это время лишь там были. Вот так вот и живем.

— Да-а, — покачал головой Егоров. — Я бы, наверное, так не смог. Скучно. Мне простор, сестренка, движение нужно. Отвык я на службе от тишины и покоя. Пятый год вокруг множество народа, из них половина пытается тебя убить, а другая не дает им это сделать!

— Господи, страсти-то какие! — всплеснула руками Анна. — Не пугай ты меня! Скажи лучше, что делать сейчас собираешься, Лешенька?

— К войскам мне через год после окончания отпуска отбывать, — прикинул Алексей. — Побуду пока в имении батюшкином. Завтра с утра к Аристарху Михайловичу пойду. Сделаю у него отметку о своем прибытии и посмотрю, что там по бумагам о наследовании. В Москву мне нужно будет потом съездить. В общем, дел, сестренка, у меня много, не соскучишься.

— Да, папенька был бы рад, если бы ты с имением хорошо управился, — кивнула та. — Там сейчас управляющий такой скользкий, тот еще, от Павла он остался. Не шибко он о нем заботится. А ведь для нас это родная вотчина. Еще от прадеда нашей семье была жалована. Один ты из всей нашей Егоровской ветки остался. Жениться бы тебе, наследников оставить?

— Ну уж нет! —