Уже начался июль, еще полгода — и от его денег не останется ничего. Сейчас Лаврентий еще мог приодеться и произвести впечатление на женщину. Нужно было срочно начинать искать невесту, но перспектива всю жизнь сидеть в компании властного тестя в душном замоскворецком доме была такой противной, что он никак не мог на нее решиться. Сегодня он принял окончательное решение, дав себе отсрочку до конца месяца.

Островский распахнул окно, надеясь заманить в комнату хотя бы легкий ветерок, и увидел, что в ворота усадьбы, расположенной напротив его дома, въехала ямская карета. Из-за жары верх экипажа был опущен, и молодой человек отметил, что пассажир, развалившийся на заднем сидении, скорее всего, был иностранец. Вся его сухощавая фигура, рыжеватые волосы, длинное, сильно загорелое лицо — говорили об этом.

Брезгливо подумав, что теперь понаедут богатеи-иностранцы, спешащие погреть руки на несчастье сгоревшей Москвы, Лаврентий отвернулся и пошел вглубь комнаты к своей кровати. Он чувствовал себя настолько измотанным вчерашней погоней, что прилег на кровать и заснул не раздеваясь. Поднялся он ночью, когда из открытого окна потянуло ночной прохладой, облегчено вздохнув, разделся и снова заснул. Проснулся молодой человек уже в полдень и велел кухарке хозяина, которая готовила и ему, принести что-нибудь поесть.

Женщина принесла ему щи, пирог с капустой и чай, но не успел Лаврентий пообедать, как к нему прискакал мальчик-конюх с почтовой станции на Санкт-Петербургском тракте с запиской от смотрителя. Тот писал, что дамы, похожие на тех, что ему нужны, проследовали сегодня утром в столицу. Но с ним был мужчина, иностранец, господин Браун, он заказывал лошадей и в подорожной книге расписывался сам.

— Опять пустая поездка, — с раздражением пробормотал Лаврентий. — Откуда мог взяться иностранец около графини Апраксиной и княжон Черкасских?

Решив, что он никуда сегодня он поедет, Лаврентий доел свой обед и снова лег на кровать. Легкий ветерок, подувший из окошка, принес долгожданную прохладу, потом солнце исчезло и за окном, наконец, начали собираться тучи, обещающие долгожданный дождь. Но вместо дождя на Москву обрушилась гроза. Гром гремел так сильно, что, казалось, вылетят стекла в частом переплете маленького окошка в спальне Островского, и он порадовался, что никуда не поехал.

За окном бушевал ливень, потоки воды текли по булыжной мостовой вниз к Маросейке, а в комнате Лаврентия было особенно уютно. Молодой человек позвал кухарку, велев подать ужин. Под гречневую кашу с потрохами он выпил пару рюмок хорошей анисовой водки из запасов хозяина и повеселел. Островский даже начал склоняться к мысли, что не нужно ждать конца месяца, а следует начать искать невесту уже завтра. Решив завтра поговорить с Параскевой, бойкой бабенкой, знавшей всех в округе, он вспомнил лукавую улыбку и бойкие черные глаза молодой кухарки своего хозяина, улыбнулся и заснул под шум дождя.

Утро снова было жарким, но после ночной грозы дышалось гораздо легче. Лаврентий с удовольствием стоял под струей свежего ветерка у окна, ожидая, пока Параскева накроет на стол в глубине маленькой столовой.

— Готово, барин, приятно вам покушать, — возвестил за его плечом веселый голос.

Лаврентий обернулся и увидел, что черные глаза молодой женщины скромно опущены, но тесемка на тонкой вышитой рубахе развязана, а ворот распахнут, обнажая белую шею и пухлую грудь кухарки.

— Вот как, — обрадовался Лаврентий, — да ты, никак, меня приглашаешь?

Неутоленный голод по женскому телу послал мучительный позыв в его пах, и плоть сразу восстала. Больше он рассуждать не мог, а, подойдя к молодой женщине, засунул руку под соблазнительно распахнутый ворот и начал мять тяжелую, налитую, как большой теплый шар, грудь. Женщина стояла молча, всё так же не поднимая глаз на красивого постояльца, но когда он, обнажив оба пухлых белых полушария, начал крутить ее соски, она издала тихий блаженный стон.

— Нравится? — прошептал Лаврентий, — покусывая ее за мочку уха.

Островский видел, что дыхание Параскевы участилось, а на лбу, шее и плечах появились капельки пота. Она возбуждалась все сильнее, тогда он схватил подол ее сарафана и высоко поднял его, опустив на голову женщины. Широкие бедра крестьянки с пухлыми ягодицами, круглый белый живот с треугольником густых волос раньше не понравились бы ему, но теперь, когда он так давно не имел женщины, показались ему необыкновенно аппетитными.

— Дрянная баба, — объявил он, — сейчас я тебя научу, как к постояльцам приставать. Он со всего размаху ударил женщину по белому заду. На одной из ягодиц отпечатался розовый след его руки, и кровь в жилах Лаврентия забурлила. Размахнувшись еще раз, он ударил женщину по другой ягодице, а потом, сдвинув к краю стола посуду, надавил ей на спину и прижал тело к скатерти. Сарафан все еще закрывал голову и плечи женщины, а обнаженные ягодицы со следами его ударов белели прямо перед глазами Островского. Параскева пошевелилась и раздвинула ноги, предлагая ему себя.

— Да ты — совсем распутная, сейчас получишь за свое поведение по заслугам, — хрипло простонал Островский и начал бить женщину по пухлому заду. Каждый звонкий удар отдавался счастливым томлением в его чреслах. Когда кожа женщины стала ярко-розовой от шлепков, он спустил панталоны и с наслаждением вонзился в истекающее соками лоно Параскевы. Ему хватило нескольких мгновений, чтобы взлететь на вершину наслаждения. Хрипло зарычав, он упал на спину женщины и почувствовал, что она тоже забилась под ним, а из-под сарафана он услышал низкий звериный стон.

Лаврентий рывком выпрямился, поднял со стола женщину и опустил сарафан с ее головы. Лицо Параскевы было пунцовым, она тяжело дышала, облизывая губы. Женщина безвольно опустила руки вдоль тела, даже не пытаясь спрятать грудь, вытащенную им поверх сарафана.

— Посмотри на меня, — велел Лаврентий.

Женщина послушно подняла на него черные глаза, все еще томные от пережитого наслаждения.

— Говори — ты поняла, что я теперь твой хозяин, а ты моя рабыня? — властно спросил Островский.

— Да, хозяин, — тихо ответила Параскева. Он видел, что эта опытная женщина уже уловила принципы игры и, похоже, была не против в нее поиграть.

— Иди сюда, рабыня, ублажи своего хозяина, — велел он, — только ползти ко мне ты должна на коленях.

Женщина с готовностью опустилась на колени и поползла к нему. Лаврентий закрыл глаза и с наслаждением почувствовал теплые губы Параскевы в своем паху. Чувствуя нежные ласки своей новой любовницы, он понял, что женщина действительно очень опытная, и подумал, что давно нужно было ее поиметь, чего было столько тянуть.

Это была последняя ясная мысль — потом он полностью отдался удовольствию, особенно яркому после месяцев воздержания, а еще через несколько минут отпустил кухарку, услышавшую зов хозяйки с первого этажа.

— Приходи вечером, — велел Лаврентий, — как хозяйка уснет, сразу приходи.

Параскева тихо хмыкнула, и Островский вспомнил ту причину, по которой так долго избегал бойкую кухарку. Он в первый же день понял, что кухарка ублажает и своего хозяина. Но теперь ему это показалось даже пикантным.