ее постель. Жду звонков из больницы. Мысли о смерти приходят ко мне уже не первый раз. В отличие от мнения моей мамы, мне кажется, я очень ответственно подхожу к принятию решений о ее здоровье и о том, как сделать так, чтобы ей было легче. Хотелось бы думать, что есть люди, которые будут так же заботиться обо мне, если я попаду в подобную ситуацию. Я не хочу тревожить свою сестру, которая со мной и мамой не общается много лет. От ее долголетнего отрешения я пришла к выводу, что она не может принимать тяжелое в жизни. В этот раз мне кажется, что она должна знать, что мама может умереть. Я решаюсь на этот риск и пишу ей, зная, что она меня за это по головке не погладит. Она хочет знать детали, которых у меня нет, и больше от нее никаких сообщений. Ох уж эти этические дилеммы! Мое чувство потерянности усиливается от этого взаимодействия, а цель ведь была противоположной! Мне хочется найти поддержку, но опять не получилось. Не стоит возлагать на сестру такие надежды.

А вот новый психолог Аня — это тот человек, к кому можно и нужно обратиться с таким запросом. Она живет на Оболони, где когда-то жила и я. Ее дочь — возраста моих детей. Она прошла тяжелый развод и нашла после него семейное счастье и любовь. От такого человека хочется брать советы и поддержку. За первый час мы познакомились, и я получила задания по инвентаризации происходящего. Так много всего происходит, что я не успеваю обозначить и осознать события, а особенно, то, что они делают со мной. Уже легче. И задания есть, и меньше потерянности с проводником. Как будто открылся портал в новую реальность, где я важна, обо мне заботятся, мной интересуются. Следующую встречу назначили через неделю.

Из-за ковидных правил маму навестить нельзя, потому привезти ей еду или одежду не получится. Она надеется, что ее выпишут достаточно быстро, я тоже. Приходит понедельник, и врачи всё так же ни в чем не уверены.

На работе — аврал с непривычки работать и из-за ковидных протоколов. Прошло почти четыре месяца без регулярности рабочего графика, мне некогда висеть на телефоне и расспрашивать врачей о выводах.

Социальные работники занимаются вопросами страховки, пытаются организовать мамину выписку. Меня ставят перед фактом, что условием выписки является круглосуточный надзор за мамой. Я понимаю, что если с мамой не произошло ничего плохого за три дня, вероятность осложнений уменьшается и врачам говорить не о чем. Я в шоке от таких требований — в первый-то день на работе! С одной стороны, они не могут ее не выписать, потому что страховка не оплатит ее пребывание в больнице без диагноза, а с другой, они перекладывают ответственность за последствия на меня и сиделок, которых я должна нанять в один момент. Ни одно, ни другое никак не укладывается у меня в голове. Я опять кинула клич в фейсбуке всем знакомым и дала объявление на Крегс-листе на предмет поиска сиделок, и мне подбросили варианты. Я собрала совет из трех женщин, которые посменно могут дежурить в выходные с мамой. Ситуация неопределенная, и я опять возвращаюсь к головоломке британских банков, в случае решения которой страховка будет обязана помочь по уходу.

Я привожу ее домой во вторник вечером и сообщаю о сиделках.

— Что это за тетки ужасные? Зачем они мне?

— В больнице сказали, что за тобой нужно следить двадцать четыре часа.

— Еще чего, что за бред! От них дети шарахаться будут, и мне не было печали с ними сидеть.

— Они не для детей.

Мама очень злится на меня и сопротивляется чужим людям. Ей кажется, что она вполне самостоятельная и я сама могу за ней ухаживать. Ничего с этим сделать нельзя — она всегда решает за меня, что я могу. От этого намерение сбежать хоть на пару дней крепчает. Мне надо забрать Васю к началу футбольных тренировок.

А ночью мы как раз и потренировались насчет ухода. В больнице есть кнопка вызова ночных сестер, а дома нет. В три часа ночи мама описалась и громким криком разбудила меня. Мне надо было поменять постельное белье, помыть маму, одеть в чистую рубашку и надеть подгузник. Всё это в моем исполнении вышло неуклюже, и мама приговаривала, как я проигрываю перед рукастыми и ловкими медсестрами и сиделками. Мне не хотелось ночью вступать в перепалку. Но негодование внутри осталось — богатый материал для терапии. Как мама может не ценить всего, что я делаю? И почему она, как и мой бывший муж, всегда ожидает от меня невозможного? Даже восьмирукий Шива не имеет квалификации ночной медсестры, а я со своим скромным комплектом из двух рук и подавно.

Пока мама была в больнице, я была предоставлена сама себе и раздумывала о жизни и смерти, о конфликте наших отношений, о взаимодействии поколений. Для своих детей я демонстрирую привычку борьбы с предыдущим поколением, и мне это очень не нравится. Я устала жить в борьбе, и мне хочется просто не быть на моем месте. Я устала любить свою семью через самопожертвование и быть всем опорой. Хочу быть опорой себе и не быть пленницей проблем моих близких. Может, Лора права и жизнь бабушки в страданиях — это не жизнь? Я раньше всегда была уверена, что смысл жизни — в жизни, но теперь начинаю сомневаться в своей правоте. Пока что одна вещь очевидна — мне нужно время и отдых. Мне тяжело в стенах, в которых произошло столько неприятностей. Я организовала отъезд за Васиком, придавая такую важность этим приготовлением, как если бы ехала в командировку.

Я знаю, как важна мама в жизни. Бьюсь о стену, чтобы изменить свою конфигурацию наших с ней отношений. Но у меня не получается. Бессилие меня разрушает, а мама не ценит мою заботу. Это откровение пришлось вытаскивать из себя щипцами на последующих встречах с Аней.

Мне неприятно, что в моем доме остаются незнакомые люди, но это лучший вариант, чем сидеть самой возле мамы и не ехать на море.

Мой бывший муж случайно узнает от детей про мое противоборство с британскими банками и предлагает помощь. Ушас своим не верю! Он терпеть не может мою маму. И он последний, от кого я ожидала бы помощи. Через его знакомого я разговариваю с какой-то женщиной, которая работает в банковской системе, и она помогает мне организовать форму по