очень рада, что дома нет детей, которые испугались бы вида бабушки.

Мы возвращаемся домой, обедаем, и Райян решает ехать домой, чтобы не беспокоить нас. Моя мама не может двигаться, вставать, есть, пить — даже плакать не может. Нет ни одного положения тела, в котором бы всё не болело. Нам нужно дотянуть до понедельника, когда от врачей можно будет попросить обезболивающие, но ей нельзя ничего из наркотиков. Она всё время стонет и не может спать. Я лезу на стены за один день от этой бесконечной боли и невозможности помочь.

В понедельник наконец-то дозваниваюсь до врачей, они выписывают лекарство, и к концу дня, после работы, я едва успеваю в аптеку за ним. Но от него не легче, ничего не помогает. Выручает, как ни удивительно, фейсбук. Я пишу о новом повороте медицинских злоключений и прошу помощи. Мне ответил хилер из кружка Мерлинды — Джеймс. Он сменил свой стандартный род деятельности на хилерство, которое его призвание. Я пишу, звоню и договариваюсь с ним. И этот молодой человек совершает чудо! Он поработал с мамой дистанционно от трех до десяти минут три раза за символическую плату, и невыносимая боль стихла! Мама стала спать. Уже не нужны были пачки таблеток для того, чтобы дышать. Вирусный процесс занимает недели до заживания, но с помощью Джеймса мы вышли из этого круга ада за три дня.

Фейсбук стал исповедальней и волшебным инструментом достижения недосягаемого. Из постов в фейсбуке становится ясно, что друзья тоже не выдерживают моих страданий. Моя замечательная подруга Наташа написала мне и предложила в подарок оплаченные сессии с психологом из Киева. Наташа осуществляла функции психолога для меня много лет, когда мы довольно часто виделись. Мне было сложно принять помощь, но она это сделала безапелляционно.

Я не очень понимала, как психолог может помочь в моей ситуации. У меня был никакой опыт с американским психологом — не то чтобы плохой, но и не скажешь, что хороший. Я пообещала попробовать.

Надвигается День Независимости (американский), в который все врачи тоже выходные. Было назначено снятие швов у нейрохирурга на пятницу, но так как праздник — отменили, и назначить другое время не смогли. Обещали перезвонить, хотели отвязаться от меня до понедельника. Я настаивала и, хоть опоясывающий лишай они не лечат, дали время для снятия швов на среду.

Небольшое отклонение от маминой саги — мне самой надо было сходить к врачу на ежегодный осмотр до того, как закончится страховка. Ковидная медицина теперь работает по телефону. Мой осмотр прошел за считанные минуты по связи, даже без видео. Слава Богу, я ни на что не жалуюсь, а с больными такой номер не пройдет. Было бы смешно, если б не было так грустно… Я даже анализ крови делаю не каждый год. Мучаюсь совестью, дорого и тяжело тратить на себя здоровую, когда всем в семье надо больше.

Возвращаюсь к маминым приключениям. Маме, невыносимо измученной, опять пришлось грузиться в машину, ехать до больницы, пересаживаться в инвалидное кресло и представать перед нейрохирургом. Я стала свидетелем ужасного живодерства. Врач рывком сорвал пластырь, прилипшие корки ран, швы и волосы. Мне по телефону предлагали это сделать дома самой, чтобы не везти маму, и я отказалась. Я хоть и шокирована, но это не моими руками. Врач порассуждал о лекарствах, но, скорее всего, никакие лекарства не помогут. Боль начинает успокаиваться благодаря дистанционному лечению Джеймса, и врач считает, что шунт на голове заживает очень хорошо. Шунт как краник, его можно регулировать. Доктор Шмидт советует прийти еще через месяц — посмотреть, как будут дела. Он уверен, что маме станет легче. Она опять ему рассказывает про Лондон, значит, оживает. Опоясывающий лишай дал системе большой откат. Когда пройдет это несчастье, маме должно стать легче. Самое невыносимое для меня — смотреть на страдание и быть не в состоянии помочь.

Пришел июль, разгар прекрасного лета. Природа приглашает отдыхать и лежать на травке. Я мечусь в своем доме, не в силах отойти от мамы, убираю, стираю, готовлю и не могу расслабиться. Меня бесит, что мой дом, в который я вкладываю столько труда, стал тюрьмой для меня. Жизнь перестает быть в тягость только тогда, когда сбегаю из дома.

За последние дни состояние мамы выравнивается, изменения происходят постепенно, но уверенно. Боли всё меньше, и таблеток всё меньше. Мама может потихоньку пить и есть, головокружение уменьшается. Ее лицо уже не лицо смерти. Думать о том, что ее можно оставить одну, еще рано, хотя мне хочется. Есть план через неделю уехать за Васей. А пока я готовлюсь к выходу на работу в понедельник и занимаюсь документами, организацией дома и офиса. В ночь с пятницы на субботу 4 июля, в 4:00 утра, меня будят стоны мамы. Я встаю и вижу ее, лежащую в луже рвоты на полу, замерзшую и в отключке. Я не смогла ее поднять с пола, но растормошила. Она приходит в себя и не помнит, как сюда попала.

И опять я вызываю скорую помощь, службы приезжают и забирают ее в больницу. Меня не пускают ехать с ней, а то, что я рассказываю санитарам, пока они организуют ее транспортировку, не очень задерживается у кого-то из них в голове. Последующие несколько часов я провожу на телефоне. Из-за того, что праздник и мало врачей дежурит, ее решают вести из местной больницы, в которую мы ходим регулярно, в больницу в областном центре. Мне страшно думать о том, сколько будет стоить транспорт сначала в Питсфорд, а потом в больницу в Хадсон, которая находится за границами нашего штата. Тысячи долларов уже начислили за предыдущие поездки на скорой помощи, которые не оплачиваются страховкой. Я названиваю в страховку, чтобы узнать, что будет, если ее начинают лечить в другом штате. Пока меня успокаивают за неимением фактов, так как все разборки происходят постфактум.

В новой больнице много суеты, и добиться от людей, дежурных на телефоне, ничего не получается. К концу дня выясняется, что у нее было кровоизлияние в мозг и ее нужно наблюдать на мониторах, следить за последствиями. Какие последствия могут быть от этого кровоизлияния — пока никто сказать не может. Кровоизлияние и сотрясение мозга случились от падения и травмы головы. Про дальнейшее надо спрашивать в понедельник, так как в выходные решения не принимаются. Я начинаю серьезно волноваться, что это — начало конца, и не знаю, что предпринять. Обдумываю это, пока отмываю мамину комнату и стираю