— Ладно. Многое еще тебе понять предстоит. А о Смоленске что знаешь? Сколько жителей? Каково войско?

— Город-то немалый будет. Считай, домов два раза по пятьсот, а в них где по восемь, где по десять душ, а где и поболе. Да, еще посад. Тоже вприсядку не обойдешь. Князь вот только плох. Его третьего дня удар хватил, к людям не кажется; сказывают, сам ходить не может; чего говорит, не разберешь. А дружина наша, я по шлемам сам считал, восемьдесят шесть человек, а над ней сотник Валун поставлен. Знатный боец. Во такой вот в плечах, — Голята по привычке хотел развести руки в стороны, но, поняв, что будет выглядеть смешным и жалким, сплюнул на холодный ветер.

— А рати, что же, совсем нет?

— Да разве ж то ратью назвать можно! Так, мужичье в лаптях с косами вместо рогатин. Силы у нас хорошей нет, дяденька. Наверно, сразу все миром уладим.

— Если князь немощный, кто же делами занимается?

— Так ведь и бояре с бородищами, и купцы с животищами. Вече тоже есть, да только так, для показу. Колокол-то знатно бает, да мужик не понимает.

— А как же вы тогда с литовцами разбираетесь? С такой дружиной отобьешься раз-другой, а потом и некому будет. А, впрочем, довольно. Мне и того хватит, — Хайду решил, что выспрашивать у Голяты дальше не имеет смысла: парень, видать, совсем по верхам о военных делах знает. — Оставь меня. Мне нужно подумать.

Голята послушно натянул поводья и отстал, смешавшись с толпой воинов.

До самых сумерек ехали молча. Зачернели разбросанные по холмам деревни. Хайду понял, что до Смоленска уже недалеко. Выросла брошенная сторожа, над которой возвышалась смотровая вышка, сделанная из жердей в кроне могучей сосны. На земле еще дымились головни сигнального сполоха. Значит, жители предупреждены, и деревни пусты. Вдруг конь под ним фыркнул, замотал головой и встал как вкопанный. Джихангир посмотрел вперед. И от того, что открылось взору, гулко застучало сердце под тяжелой хутангу-дегель. Примерно в двухстах шагах, вдоль кромки синего леса, медленно ехал всадник. Только не конь был под ним, а здоровенный лось. Одной рукой человек сжимал длинное ратовище, на конце которого поблескивало в лучах вечерней зари лезвие внушительного топора, а другой держался за подпиленные рога сохатого. Хайду слышал от старших товарищей по оружию, что далеко на севере, где тянутся в небо огромные камни, обитают шаманы-смертники. Эти люди идут в бой верхом на оленях. Но чтобы здесь! Ледяная капля выступила на шее монгола и потекла по спине, между лопаток, по бугоркам позвоночника к пояснице. И тут же резкая боль. Давняя мочекаменная болезнь дала о себе знать. Очередной приступ. Хайду знал, что не избежит осеннего обострения, но все же очень надеялся вначале выполнить воинский долг. А уж потом… Он крепко сжал ногами ребра Ордоса… Сейчас пройдет. Не нужно тревожить воинов. Будущий темник не имеет права болеть. Что-то подсказало монголу, что именно тот человек, спокойно ехавший верхом на лосе, стал причиной нестерпимой боли в семенниках… «Поймаю, живым в котле заставлю сварить», — мелькнула мысль.

— Где мальчишка? Сюда его!

Голята возник сей же миг и поравнялся с младшим темником.

— Кто этот человек верхом на сохатом? — Хайду вытянул руку, показывая пальцем на всадника.

— Это волхв Измор. Что ты хочешь услышать, дяденька?

— Рассказывай мне про него все, — Хайду опять поморщился.

— Тебе больно? А как же твой китаец?

— Молчи, щенок. Поймаю, порублю на куски!

— Сам ловить будешь?

Вместо ответа Хайду недоуменно поглядел на Голяту.

— Я ж к тому, что ты его видишь, а другие нет.

— Алиха, — монгол зашипел, обернувшись на тысячника. — Притащи этого сюда на аркане!

— Кого, господин? — Алиха стал всматриваться вдаль. — Я никого не вижу!

— Ла-а-дно. Займи место. Похоже, нас здесь ожидает не только война, но и кое-что поинтересней. Тым-л-лях. Куда он исчез? — младший темник, зажмурившись, потряс головой. — Рассказывай, Голята.

— Того, кого ты видел, зовут Измором. Он волхв. А на люди кажется то верхом на Ишуте-волке, то на Ишуте-медведе, то на Ишуте-лосе. Если под ним волк, значит, Измор хочет сообщить, что в лесу много волков развелось и надо отстреливать, если медведь — тоже осторожно надобно, особенно бабам по ягоды, а уж если на сохатом, то держись, войны не миновать. Много раз Измор предупреждал город об опасности. Люди ему очень благодарны. Только вот попы разные: одни его бесом кличут и призывают изловить да в яму на цепь посадить, другие — ничего, поворчат, кресты на лоб покидают да рукой махнут. А по мне — так пусть живет. Все ж польза от него большая. Мы ведь вон и сами-то недавно в язычниках ходили. Многие и по сей день ходят.

Хайду слушал Голяту, а перед глазами у него все еще маячил всадник, длинные белые волосы которого были заплетены в две толстые косы, спускающиеся от висков почти до колен. Редкая, такая же белая, борода, прямая, как пика, спина, зеленое платье, подбитое соболем, и отливающий закатным огнем топор. Лось под ним спокойно, легко и величаво перебирал сухими ногами, будто и вовсе не касался земли.

— Так вот, дяденька, — Голята сухо кашлянул в рукав, деликатно предлагая обратить внимание на свой рассказ.

— Я слушаю тебя.

— В стародавние времена жил-был кузнец Ишута. Тогда еще и Смоленска, говорят, не стояло, как сейчас. Так, деревня богатая, обнесенная звонкими бревнами частокола. И пришли по воде враги. Шибко много врагов. На носу кораблей ихних морды змеищ, сами-то все в железе, собаки с цепи рвутся огромные. Нурманны, одним словом. Числом видимо-невидимо. И понял Ишута, что человеческой силой такого врага не одолеть, а нужно договориться с самым главным змием. Пусть главный змий чужих змиев побьет хорошенько. Вот посмотри кругом: овраг на овраге, холмы друг дружку подпирают, где лес, где болото. А почему, думаешь? А потому, что заключили они уговор: змий врагов побьет и прогонит, но за это Ишута откажется от человеческого облика, и будет дух его пребывать в лесном звере, чтобы охранять землю с ее богатствами. Змий-то земляной был. На том и порешили. В один ясный день земля встала на дыбы и выпустила из своего чрева огромного змия, который стал ползать и крушить врагов без жалости тыщами. Где проползет, там овраг появится, где хвостом ударит, там холм наметет, где воду отрыгнет, там болото заухает, а уж ежели огнем плюнет — каменья одни остаются. Побил змий всех врагов, но и сам жизненные силы в теле израсходовал. Пришлось Ишуте отдавать, уговор дороже денег, свое тело змеиному духу, а самому перебираться в шкуру мертвого волка. Но людям-то ничего же не объяснишь. Попробуй-ка кому растолковать, что в Ишуте — не Ишута, а змий. Что дух кузнеца-то теперь в сером волке. Однажды змий-Ишута присмотрел себе девку-красавицу и женился на ней. Только ведь нутро-то не человечье. Мыкался он, мыкался среди людей, но не вытерпел, взял жену да и в лес подался. Там избу сложил и хозяйство завел. Жену камлать научил. Стали, значится, оба волхвами. Вскорости сын у них родился, вырос, возмужал и тоже, как его отец, жену в лес из Смоленска привел. Так и пошел от них род здешних лесных волхвов. А дух настоящего Ишуты теперь вечно этому роду служит: то в волке, то в медведе, то в лосе. Вот и у Измора пращур, сам подумай теперь, кто? Увидеть волхва может только тот, кого он сам выберет, другие же будут смотреть и видеть только опушку леса, в которую когда-то тело змия обратилось.