Развернувшись и обведя глазами пивняк, он быстро вычисляет Джона Дика, который сидит в углу, поджидая его. Перед Диком стоит пинта «гиннеса», но он одобрительно смотрит на стакан апельсинового сока, который Франко подносит к столу.

– Я вижу, ты все так же на сухую.

– Выбираю жизнь, – говорит Франко, опускаясь на мягкий стул рядом с надзирателем.

– Ну, ты-то себе устроил вполне приличную!

Парочка, сидящая напротив, возле мишени для дартса и музыкального автомата с табличкой «НЕ РАБОТАЕТ», затевает бурную свару.

– Ты в курсах как! – грозно говорит приземистая баба с темными вьющимися волосами и изможденным лицом.

– Благодаря вам, – говорит Франко Джону, косясь на парочку.

– Благодаря себе. – Джон тычет в него пальцем. – Тебе хватило ума и мужества понять, что та, другая, никуда не ведет, и перестроить свою жизнь. – Он отпивает из своего бокала, а затем резко понижает голос: – И вот теперь ты собираешься все это похерить, причем из-за подонка, по которому все равно тюрьма плачет.

– Думаете? – говорит Франко, слыша вызов в собственном голосе и понимая, что тюремному наставнику он кажется дешевой бравадой, как, впрочем, и ему самому.

– Фрэнк, я думал, что принимать неправильные решения – привычка, от которой ты отучился. – Высунув язык, Джон слизывает пену с верхней губы. – И вот теперь ты возвращаешься в старую колею – из-за мелкой мрази типа Антона Миллера.

Чувствуя, что регрессирует до смурного подростка, Франко решает, что пора сжать волю в кулак.

– Никогда не видел этого парня, – терпеливо объясняет он. – И не узнал бы, если б он зашел щас сюда.

– Но ты всех про него расспрашиваешь. И я слышал, он хочет встретиться с тобой. – Джон таращится на него своим совиным взглядом. – Зачем ты этим занимаешься?

– Чем займаюсь?

– Ошиваешься тут. Шона больше нет, – холодно говорит Джон. – Тебе тут делать больше нечего. Остался только Миллер и прочие напряги. – Он поглядывает на визгливую парочку, понимая, что та на мушке у Фрэнка Бегби. – Возвращайся к Мелани и детишкам, Фрэнк. Вот где теперь твоя жизнь.

Франко делает глубокий вдох и пристально смотрит на Джона.

– Я без понятия, с кем вы там разговаривали, – спокойно возражает он, – но факт тот, что я ни у одной живой души не спрашивал про Миллера. Это другие козыряют его именем направо и налево и утверждают, что он замешан в убийстве Шона.

Их заглушает рев за стойкой.

– ПАТАМУШТА ТЫ ТУПАЯ ПИЗДА! И ВСЕГДА БЫЛА ТУПОЙ ПИЗДОЙ! – кричит мужик на бабу, которая сначала сжимается в комок, а потом закипает в безмолвной злобе.

– Замешан или нет, тебе лучше не встревать. – Джон Дик мягко пожимает кисть Фрэнка Бегби, чтобы отвлечь его от парочки. – Он тебя уничтожит, Фрэнк. Ты просто помеха. Он хладнокровный убийца – им управляет даже не эго, а сверхмощные мозги насекомого. Получишь пулю в голову из проезжающей машины – ты даже ничего не заметишь.

– Подбодрите меня еще малехо, – говорит Франко, глядя на свой апельсиновый сок. Он не собирается пить эту срань – так же как и принимать спиртное. «Шотландия? Да они никогда, блядь, не видели настоящего апельсинового сока!»

– БЛЯДУН!!!

Их снова отвлекает поцапавшаяся парочка. Баба уже вскочила на ноги.

– ТЫ ЕБАНЫЙ БЛЯДУН, ДЖИМ МАЛГРЮ! БЛЯДУН И ПИЗДУН! – Она поворачивается, призывая в свидетели всех остальных в баре, включая Франко и Джона.

Мужик, Джим Малгрю, отмахивается от нее тыльной стороной ладони:

– Угу, попизди еще!

Фрэнк Бегби отворачивается. Знает он этот тип. Задроты, которым хочется засосать весь окружающий мир на свою убогую мурыжную орбиту. Утырки вечно закатывают блядскую истерику. «Смотрите на меня. Мне больно. Почувствуйте мою боль».

«Не-а. Вали нахуй».

И вот Джон Дик, человек, которого он очень уважает (а таких раз-два и обчелся), читает ему нотацию:

– Единственный человек, которому ты сейчас вредишь, – это ты сам. Ну и Мелани с детьми – вот против кого ты на самом деле ведешь войну.

– А кто-то про войну говорил? – спрашивает Франко и тут же врубается, что сам же и говорил, еще на похоронах. – Я просто хочу знать, что случилось с моим сыном.

– Войну ведет Антон Миллер, Фрэнк, – тяжело вздыхает Джон. – Не стой у него на пути.

– Дельный совет.

– Но?

– Никаких «но». Это дельный совет, и точка, – с нажимом говорит Франко. – Джон, каждая пизда выносит мне мозг: Антон то, Антон сё. Он грохнул твоего паренька, вся эта срань. Но мне пофиг.

Он качает головой и косится на грызущуюся парочку. Баба демонстративно отвернулась от мужика, но по-прежнему сидит за столиком. Так и хочется ей сказать: «Та съеби ты уже».

– Помнишь того парня, что украл у тебя деньги в Лондоне? Старый приятель, ты мне про него рассказывал? – спрашивает Джон Дик. – Как ты взбесился, когда увидел его много лет спустя, так что, беленея от злости, кинулся через дорогу и даже не заметил встречной машины, которая раздавила тебя всмятку?

«Рентон».

– Марк Рентон. Как я могу забыть? Тот чувак, которого я замочил, Крейг Лиддел, с погонялом Охотник, у нас с ним была старая вражда, и это я первый начал. У меня крыша поехала на этом парне только потому, что он был корешем Рентона. Я думал, он знает, где Рентон, – Франко мрачно смеется, – что они вдвоем с меня угорают. На самом же деле Рентон не имел к Охотнику никакого, блядь, отношения – просто он сдыбался с ним в наркодиспансере, а потом иногда отоваривался у него наркотой. Я вцепился в Охотника только потому, что зациклился на Рентоне. Это было беспонтово. Теперь он труп, а я потерял восемь лет жизни. Из-за какой-то херни, – жалуется он.

– А что ты думаешь об этом Рентоне сейчас?

Фрэнк Бегби натянул нижнюю губу на верхнюю и задумался.

– Ну, его тож можно понять. Ему надо было просто съебать, – признает он, наморщив лоб. – Это смешно, но, по ходу, он единственный настоящий друг, который у меня был.

Джон Дик проводит пальцем по краю своего бокала.

– Ты видишь, к чему привела твоя зацикленность на мести? А теперь для тебя это пустой звук – твоя зацикленность на всех этих людях.

Джон начинает уже напрягать. Он постоянно озадачивает Франко, как и в тюрьме, разговаривая с ним, как никто другой никогда не говорил. «Потому что я вижу тебя насквозь», – сказал ему раз Джон. Это взбесило и завело Фрэнка Бегби, но в конечном итоге очень сильно ему помогло. Потому что он понял: Джон не ведется на то, что сам Франко готов предъявить миру. Но опять-таки все меняется. Возможно, Джон Дик стал просто еще одним человеком в городе, от которого надо шифроваться.

– Конечно вижу, – соглашается Франко. – Если циклишься на ушлепках и путаешься с ними, то становишься одним из них. В этом и был смысл всего – признать, что я угробил свою жизнь на никому не нужное сведение счетов: Ча Моррисон, Сазерленды, Доннелли, Охотник… Я не пополню этот список Антоном Миллером.