— Что такое?

— Ты говорил, мой добрый отец, что я слишком много сижу дома и занимаюсь, мне полезно будет ежедневно совершать прогулки в паланкине и дышать воздухом. После этого, иногда в сопровождении Сиамы, иногда — Нило, я время от времени отправлялась на стену перед Буколеоном — меня относили туда носильщики. Вид на море в сторону горы Ида дивно хорош, а если повернуться в сторону суши, прямо у моих ног расстилаются террасами дворцовые сады. Нигде ветры не веют столь сладостно, как там. Чтобы насладиться ими сполна, я иногда выходила из паланкина и шла пешком, неизменно избегая при этом как старых, так и новых знакомых. Похоже, что окружающие относились к моему выбору с пониманием и почтением. Однако в последнее время один человек — еще даже и не мужчина — ходит за мной следом и, если я останавливаюсь, останавливается рядом; он даже настойчиво пытался со мной заговорить. Чтобы этого избежать, я вчера отправилась на Ипподром, села перед малыми обелисками и стала смотреть на дивный парад всадников. В самый разгар зрелища, в самый интересный момент ко мне приблизился тот самый человек и сел со мной на одну скамейку. Я тут же встала. Это крайне неприятно, отец. Как мне поступить?

Князь ответил не сразу, а когда ответил, то начал с наводящего вопроса:

— Говоришь, он молод?

— Да.

— А как одет?

— Мне показалось, он любит яркие цвета.

— Ты никому не задавала про него вопросов?

— Нет. А кому можно их задать?

Князь задумался снова. С виду он оставался невозмутим, однако кровь в жилах ускорила свой ток — так давала о себе знать гордость, которую, как известно, легко разбередить и распалить докрасна. Он не хотел, чтобы Лаэль придавала слишком большое значение этой истории, этим объяснялось его внешнее равнодушие, однако мысли его потекли по новому руслу.

Если кто-то вознамерился оскорбить эту вторую столь ему дорогую Лаэль, как можно этому помешать? Мысль о том, чтобы обратиться к городским властям, была ему несносна. Если он сочтет нужным наказать нечестивца, от кого ждать справедливости и сочувствия — ему, чужеземцу, ведущему загадочный образ жизни?

Он быстро перебрал в уме все возможности, открывавшиеся с первого взгляда. Один инструмент у него под рукой имелся — Нило. Достаточно одного слова, чтобы воспламенить ярую ненависть в этой преданной, но дикарской душе, причем ненависть эта совокупится с хитроумием неусыпным, неустанным и неспешным — с хладнокровным хитроумием, присущем фидави, ученикам Горного Старца.

Кто-то может подумать, что у князя просто разыгралось воображение, однако уверенность в том, что любая его привязанность неизменно принесет ему тяжкое горе, всегда маячила мрачной тенью за любым, даже самым пустяковым обстоятельством и заставляла его изобретать в уме всевозможные бедствия. То, что первым его помыслом в такие минуты становилась месть, вполне объяснимо: древний закон, око за око, был частью его веры и дополнялся его личной гордостью, которую одна-единственная мысль способна была раскалить добела; совершенно естественно, что, перебирая все эти предчувствия, он думал и о том, чтобы сделать месть достопамятной!

Ощутив себя далеко не беспомощным перед лицом этой напасти, он счел разумным проявить терпение и сперва выяснить, кто этот невежа; приняв такое решение, он принял и другое — послать Уэля с девушкой в следующий раз, когда она отправится на прогулку.

— Молодым людям этого города неведома сдерживающая сила уважения и почитания, — произнес он негромко. — В результате они порой совершают нелепые поступки. Да и чего можно ждать от поколения, главное устремление которого — нарядиться поярче. Впрочем, возможно, о моя Гюль-Бахар, — произнося эти ласковые слова, он поцеловал ее, — возможно, что тот, на кого ты сетуешь, просто не знает, кто ты такая. Не исключено, что одно-единственное слово способно излечить его от дурных манер. Не подавай виду, что замечаешь его. Смотри куда угодно, только не на него — такова лучшая защита добродетельной женщины от пошлости и оскорбления в любых обстоятельствах. Ступай и приготовься к прогулке. Надень самые изысканные одежды, не забудь ожерелье, которое я тебе недавно подарил, и браслеты, и пояс с рубинами. Ни одной капли с весел не упадет на мое дитя. Ну, ступай, — разумеется, на пристань нас доставят в паланкинах.

Когда она спустилась по лестнице, он вернулся к работе.

Необходимо напомнить, ибо это имеет непосредственное касательство к нашей истории, что в те дни, когда индийский князь вознамерился совершить прогулку по Босфору в обществе Лаэль, эта примечательная водная преграда разделяла владения греческого императора и турецкого султана.

В 1355 году крупнейшим из некогда обширных римских владений оставался «угол Фракии между Пропонтом (Мраморным морем) и Черным морем, около пятидесяти миль в длину и тридцати в ширину».

К тому моменту, когда Константин Драгаш, герой нашего повествования, взошел на трон, владения его умалились еще сильнее.

Галата, лежащая на другом берегу Золотого Рога, стала оплотом генуэзцев.

Скутари, на азиатском берегу, почти напротив Константинополя, находилась в руках турецкого гарнизона.

Султану не составило бы труда обратить в свою веру жалкий участок между Галатой и Симплегадами на берегу Черного моря.

Один раз он уже осаждал Константинополь, но атака была отбита — как говорят, с помощью Богоматери, явившейся на городских стенах и лично вступившей в битву. После этого султан довольствовался данью от императоров Мануила и Иоанна Палеологов.

Поскольку отношения между христианским и мусульманским властителем сложились дружественные, становится понятно, почему княжна Ирина могла позволить себе держать дворец в Терапии, а индийский князь планировал увеселительную прогулку по Босфору.

При этом нужно держать в уме одну вещь. Суда под христианскими флагами редко причаливали у азиатского берега. Их капитаны предпочитали бросить якорь в бухтах, поближе к поросшим плющом горам Европы. Дело было не в отвращении или веронетерпимости; в основе лежали сомнения в честности до зубов вооруженных турок, сомнения, граничившие со страхом. В воздухе витали слухи об их коварстве. Рыбаки на рынках щекотали нервы своим покупателям рассказами о засадах, пленениях и похищениях. Время от времени в ворота Константинополя влетали гонцы с докладами о перемещении красных знамен, о вое труб и рокоте барабанов — это свидетельствовало о том, что мусульманское войско по таинственным причинам собирается вместе.

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что мусульмане, со своей стороны, с той же подозрительностью относились к христианам — и ответы на обвинения всегда были у них наготове. Засады, пленения и похищения были злодеяниями разбойников, среди которых все до единого были греками; что же до музыки и знамен, то были сборы нерегулярных частей.

В шести или семи милях за Скутари небольшая речка, берущая свой исток на ближайшей вершине, весело сбегает вниз, чтобы соединиться и смешаться с не знающим приливов Босфором. Вода ее свежа и прозрачна, отсюда и название — Сладкие Воды Азии. Вдоль южного ее берега тянется луговина — узкая, но зеленая, с рассыпанными тут и там рощами старых корявых платанов: по мусульманским воскресеньям тут часто можно увидеть дам из гарема, чьи наряды придают луговине нарядный вид. Вне всякого сомнения, скромный поток, трава и могучие деревья выглядели не менее привлекательно и за много лет до того, как первый Мурад, за которым следовала по пятам его армия, остановился здесь на ночлег. С тех пор, однако, греки наложили запрет на вход сюда, и небезосновательно.