Я вышвырнула в форточку связки и рассмеялась.Оба хороши, абсолютно безголовые личности, а друг друга упрекают. Впрочем, водном они, безусловно, правы. В квартире царит жуткий погром, возле плинтусовровным слоем лежит пыль, ковер в Кирюшкиной комнате непонятного цвета, в ваннойвся стеклянная полочка и зеркало заляпаны зубной пастой и засохшей мыльнойпеной, а грязное белье просто вываливается из корзины… На кухне невозможноничего найти, о состоянии унитаза лучше умолчать, а в прихожей возвышаетсяЭльбрус из грязных ботинок и тапочек. Похоже, и впрямь следует занятьсяуборкой. Только сначала дело, а потом домашнее хозяйство. Впрочем…

Я быстрым шагом влетела в детскую и спросила:

– Кирюха, хочешь сто рублей?

– Кто ж откажется? – резонно заметилребенок.

– Убираешь квартиру и получаешь бумажку.

– Маловато будет, – заныла«Золушка», – вон сколько комнат!

– Не жадничай, а то вообще ничего необломится.

– Эксплуатация детского труда запрещена!

– Ладно, сто рублей и чипсы «Принглс»!

– А за туалет еще детективчик!

– Ладушки, – обрадовалась я, –моешь, как мама.

– Она плохо убирает, – хихикнулКирка, – всю грязь пропускает.

Но я не сдавалась:

– Времени тебе до пяти. Я вернусь ксемнадцати тридцати, сделаю обед и постираю.

– Идет, – откликнулся Кирюшка,вылезая из кровати, – только прихвати тогда стаканчик семечек.

– Никогда, – отрезала я, натягиваясапоги, – семечки только через мой труп.

– Почему? – изумилсямальчишка. – Вкусно же.

Я на секунду замерла со щеткой в руках. Адействительно, почему? Просто не задумываясь, на автопилоте, ответила Кирюшкетак, как отвечала мне на подобную просьбу маменька. Ну что плохого в семечках?Неужели превращаюсь в копию своей мамули?

– Тебе тыквенные или черные? – совздохом спросила я. «Мамочку» следует душить в зародыше.

Покачиваясь в вагоне, я закрыла глаза,вытянула ноги и еще раз «просмотрела» план. Документы скорее всего у матери илиу Яны. Позвонив в больницу, я узнала, что девушке лучше и что меня могут к нейпустить. Значит, сначала встреча с Михайловой, а потом в театр. Наверное, вличном деле хранится папка с анкетой, где указаны родственники… Еще менястрашно волновала судьба Нины, но у нее никто не снимал трубку, а на работенедовольный голос буркнул, что Нинина смена после трех, и я отложила визит впарикмахерскую на последнюю очередь – заскочу по дороге домой…

– Ишь развалилась, – донесся дослуха недовольный голос, – копыта подбери, лошадь недоеная, людям пройтитьнельзя!

Я открыла глаза и увидела омерзительнуютолстую женщину в грязном платке, из-под которого во все стороны торчали«химические» патлы.

– Чего глядишь, – злобилась«красавица», – привыкла небось в машине костыли раскладывать…

И она довольно больно пнула меня «дутым»сапогом примерно сорокового размера. От милой дамы волной исходила агрессия,она, казалось, и из дома вышла с утра пораньше, чтобы полаяться с кем-нибудь.На секунду во мне проснулась робкая, неуверенная Фросенька, и язык чуть было незабормотал: «Извините, пожалуйста…»

Но тут очнулась Евлампия, и я поманила милашкупальцем:

– Глянь сюда.

Не ожидавшая подобного поведения баба-яганевольно бросила взгляд внутрь приоткрытой сумочки. Там тускло поблескивалчерный игрушечный пистолет, страшно похожий на настоящий. Кирюшка попросилкупить к нему шарики-пульки, а чтобы я не перепутала калибр, запихнул «ствол» всумочку.

– Ой, – сказала тетка.

– Имей в виду, – размеренно сообщилая, – можешь нарваться и окажешься с лишней дыркой в голове. Тебе непонравится, ветер задувать станет, а язык замолчит. Впрочем, если хочешь…

И я сунула руку в сумочку. Бабищу унесло впротивоположный конец вагона. Ноги я все-таки подобрала – и впрямь нехорошомешать людям.

Яна лежала уже не в реанимации, а в обычнойпалате. Вокруг железной кровати толпились штативы с капельницами, у изголовьяморгали лампочками и гудели какие-то приборы. Я подошла к железному ящику сокошком, где мерно порхал зеленый «зайчик», и позвала:

– Яна Сергеевна!

Выглядела больная отвратительно. Маленькое, скулачок, личико, желтоватая кожа, запавшие внутрь черепа глаза, бледно-синиегубы… Волос на голове не видно, накручено из бинта подобие шапочки, к носутянется прозрачная трубка, а из-под одеяла свисают какие-то шланги и бутылки…

– Яна Сергеевна, вы слышите меня, я измилиции.

Женщина открыла глаза, и я невольновздрогнула. Правый белок красный, даже коричневый, левый, правда, нормальный.Тонкие бескровные губы дрогнули, но наружу не вырвалось ни звука.

– Если слышите меня, моргните один раз.

Сморщенные веки медленно закрылись и сновараспахнулись.

Я возликовала – контакт налажен.

– Кто вас так избил?

Внезапно глаза лежащей наполнились слезами.

– Вы его знаете? – догадалась я.

Веки подтвердили мои слова.

– Имя назвать можете?

Яна лежала неподвижно.

– Ладно, слушайте, если скажу нужное,сразу мигайте. Саша, Леша, Миша, Олег, Андрей, Петя, Павел, Слава…

Глаза пришли в движение.

– Слава?

Утвердительное моргание.

– Попробуйте собраться и сказать, где онживет.

Михайлова с усилием разлепила губы изашептала:

– Мама, сходи, мама, Нечаевский, 15,квартира сто семь, мама.

В ту же секунду голова ее откинулась на шее, исмертельная бледность, даже синева стала разливаться ото лба к шее. Тревожнозагудел прибор у изголовья, а электрический «зайчик» заметался по экрану.

– Эй, – закричала я, –кто-нибудь!

Влетела вертлявая медсестра в высоченномкрахмальном колпаке, потом принеслась довольно полная женщина-врач. Появилисьампулы, шприцы, меня вытолкали в коридор.

Спустя примерно четверть часа толстуха,отдуваясь, вышла из палаты и грозно произнесла: