– Ты будешь расти в семье, только не в моей. Моя семья умрет со мной. Наш семейный бизнес умрет со мной.

Митци прикоснулась ладонью к крохотному кулачку, надавившему изнутри.

– Твоя судьба станет совсем не такой, что обманом уготовили мне.

Пока не поставила следующую порцию исполненных болью и страхом воплей, хрипов и рева, Митци продолжила нашептывать младенцу, который хоть и замер, однако все слушал и понимал.

Шумовичка рассказывала, а Фостер внимательно слушал, как обнаруживают источник звука. Оказывается, мозг улавливает задержку времени, с какой низкочастотный звук достигает левого и правого уха. Что касается высокочастотных звуков, мозг улавливает разницу в громкости.

Так его обучала Митци Айвз. Учитель, наставляющий подмастерье. Она не просто вводила в курс дела, но передавала знания, накопленные за всю жизнь, знания нескольких поколений мастеров. Целое наследие.

– Сейчас уже нигде не услышишь необработанный голос, – сообщила она.

В наши дни в любую песню, в каждую запись вносят изменения, делают ее теплее, богаче. Часто изменяют реверберацию, придавая или, наоборот, уменьшая объем. Она рассказала о времени угасания звука, рассказала, как сделать звук жирнее.

Отец в свое время говорил, что звук можно записать на любое проволочное ограждение. Теперь же Митци поведала Фостеру, что можно приспособить иглу к микрофону, пройти вдоль забора и записать голос на проволоку. Он узнал, как Митци еще ребенком подключала наушники к игле, ходила вдоль забора, выбранного наугад, и искала записанные тайные послания. Не обходила стороной ни колючую проволоку, ни проволочную сетку, ни цепные ограждения.

А еще открыла секрет, что любой динамик можно перемотать и получить микрофон. И это дает совершенно потрясающие эффекты, поэтому многие музыканты записываются через динамики, а не микрофоны.

Митци поведала, как сто лет назад «крунинг», проникновенное пение вполголоса, вытеснил традиционную манеру исполнения. В те годы в микрофонах при длительном использовании спрессовывались угольные зерна, и певцу или диктору приходилось время от времени выключать микрофон и встряхивать его или даже постукивать по нему, чтобы наслоения угля рассыпались. Мягкое пение крунеров оберегало микрофоны от слеживания угля. По этой же причине корнеты – инструменты с куда более мягким звучанием – заменили трубы. Короче говоря, слушали только то, что могли уловить микрофоны. Так техника повлияла на музыкальную моду.

Митци Айвз познакомила его с ленточными и динамическими микрофонами, угольными и конденсаторными; рассказала все, что знает о параболических, всенаправленных и двунаправленных микрофонах, аналоговых микшерах. Она показала Фостеру радиолампы за пять тысяч долларов и микрофоны за двадцать тысяч; провела по бетонным бункерам, заполненным аудиотекой.

Рассказала о том, что такое «крик Вильгельма».

И через все нагромождение комнат и коридоров тянулась пара проводов. Фитиль. Два провода, закрепленных на полу, и о них Митци ни словом не обмолвилась. В самом отдаленном уголке подземелья Фостер распахнул дверь, за которой проводки исчезали. Там в шкафу на крюке висело нечто бесформенное и белое – платье. Атлас и оборочки: ни дать ни взять свадебный тортик.

Словно бикфордов шнур, проводки взбегали к зажимам на юбках. Два металлических зажима вгрызлись в ткань. Под платьем, воняя уксусом, громоздились коробки с рулонами кинопленки.

Митци Айвз молча ждала, но Фостер вопроса не задал. Он лишь закрыл дверцу шкафа, и обучение продолжилось.

Видео с мобильных телефонов, снятые в кинотеатре «Долби» в ночь вручения «Оскара», звучали жиденько и пискляво. Не сравнить с оригиналом записи Джимми. Так, грубая подделка. На экране рядком сидели сверкающие знаменитости – сидели, запрокинув головы и раззявив рты в визжащем хоре, словно воющие псы. Некоторые из них стояли, напряженно выгнув шеи и скаля зубы. Люди визжали, а вокруг сыпались обломки, и все закончилось тем, что бетонная стена на заднем плане рухнула, захлестнув всех, будто приливная волна.

Митци включила другое видео; там тоже выл хор, запрокинув лица. Она нажала на паузу, растянула изображение до краев экрана и вгляделась в перекошенные лица. Рты раскрылись так, что подбородки упирались в грудь, губы растянулись в тонкие белые струны. И никто даже не пригнулся, не попытался уклониться от осколков ламп и кирпичных обломков, градом сыпавшихся отовсюду. Сколько она отсмотрела таких видео – не сосчитать. Митци твердо решила: надежда умирает последней, шансы упускать нельзя.

В одной записи на экране металась кричащая фигура в белом платье:

– Шло, не умирай!

Никто из сидящих поблизости и не взглянул на женщину в белом, хотя вздымающиеся широченные юбки заполнили весь проход. Она вопила:

– Вот моя рука! Уйдем со мной!

А вот другая запись: эта же сумасшедшая топает по ногам сидящих зрителей, а потом хватает кого-то за запястье. Она не видит, как двое охранников в форме заходят сзади. Один из них целится в нее – не из пистолета, нет, однако в руках у него что-то подобное оружию, и он спускает курок. В воздухе мелькает проводок и впивается сзади в шею психованной.

На третьей записи она визжит, явно получив высоковольтный разряд из «тазера», визжит и колотится в судорогах, пока охранники оттаскивают извивающееся тело. Видео длинное, съемка идет до конца, пока за ними не закрываются двери пожарного выхода. Вот так Митци и очутилась в голливудской подворотне, сидя на тротуаре в рваном белом платье наутро после трагедии.

Теперь и шея разболелась – зато стало понятно, что отметина, которую она обнаружила, была от «тазера». На экране Митци увидела все, что не всплыло в памяти, и села ссутулившись, почти касаясь экрана носом. Камеры, расставленные по залу, и телефоны зрителей записали последние мгновения со всех ракурсов. Никогда прежде столько людей не снимали собственную гибель.

Найти его помогло то, что Митци знала голливудскую иерархию, расположение звеньев пищевой цепочки: знала, где сидят самые важные из самых-самых шишек. Просматривая центральные ряды партера, Митци нажала на паузу, отмотала немного назад и обнаружила Шло. Розетка в лацкане, рука с телефоном у лица; он говорит, видимо, записывает то самое голосовое сообщение. Вот они, малахитовые запонки, и «Таймекс». На него не рушились стены и потолок, вместо этого вокруг прогнулся пол. Разверзлась земля, и кинозвезды, сидевшие рядом, исчезли; страшная расщелина глотнула еще, и в нее посыпались визжащие супергерои и героини. Человеческий поток лился то ли в подвал, то ли в подземную парковку под кинозалом. Шло продолжал говорить в телефон; и даже когда его кресло поплыло в сторону и опрокинулось в пустоту, он все слал последнее свое сообщение, пытаясь оставить после себя что-то, что принесет пользу миру.

Тогда она взялась за телефон и включила запись. Голос Шло прокричал:

– Я так рад, что ты в безопасности, что моя семья в безопасности!

Может, он кричал потому, что вокруг стоял чудовищный грохот; может, затычки в ушах вынуждали повысить голос. А может, и просто потому, что Шло всегда кричал в телефон. Он проорал: