Митци поставила катушку на ось, продела ленту.

– Ты должен найти только один крик, учти. – Ей пришлось отвлечь внимание Фостера от ползунка громкости и сказать так, чтобы он понял точно: – Это крик мужчины, ему чудовищно больно. Когда визг достигнет кульминации, ты услышишь, как лопается стекло – вдребезги разлетаются бутылка и бокал.

На остальное содержимое архива она махнула рукой: шлак, негодные отбросы.

Потом прикатила еще гору катушек, а за ней и третью. И хотя весь микшерный пульт оказался завален катушками и отовсюду торчали хвосты ракорда, в коробках и ящиках архива словно и не убыло.

Итак, Фостер надел наушники и щелкнул тумблером. Шипение на ленте сменило тон, по ушам ударил ревущий визг. Фостер прыжком вскочил на ноги, стул перевернулся и упал. А эта Митци, или как ее там, сидит себе рядом и в ус не дует: продолжает слушать записи. Скривилась только да головой покачала, будто стыдно ей за Фостера.

В большинстве случаев крик звучал коротко, затем шло шипение ленты. Но иногда какой-то мужской голос давал команды. Не всегда один и тот же голос, однако было понятно, что голос обучает и наставляет того, кто потом вопил. А затем раздавался вопль – пронзительный, высокий и долгий. Или рваный и хлюпающий.

Фостер вслушивался в голоса, боясь услышать среди фрагментов звуков голос дочери. Подслушивал обрывки разговоров, предшествующих чудовищным пыткам… Или плохой актерской игре?

Высота шипения поменялась, и Фостер приготовился к удару. Но вместо этого услышал женский голос:

– Конечно, мы со Шло трахаемся! Немедленно развяжи меня, а не то пожалеешь! Ты что, думаешь, эта малышка – твой ребенок? Не смеши меня! Мое чудо – ребенок Шло!

Фостер мельком глянул на Митци; та слушала и стирала записи, не зная ничего о драме, что разыгрывалась в его наушниках. А ведь эта короткая сценка взяла бы ее за живое!

Крики продолжались, слышалась ругань, злая брань:

– Ты ублюдок, Уолтер!

Старая добрая мелодрама, случайно попавшая на пленку. Картонные персонажи из очередного подзаборного фильма.

Когда крик женщины затих, Фостер не удержался от смеха. А потом перемотал этот звуковой фрагмент на начало и нажал кнопку «Стереть».

Длины проводов хватило, чему Митци очень порадовалась. От пульта в акустическом колодце, через хранилище записей, аж до самого гардероба. К тому самому платью.

Ничто не будоражило воспоминания так, как запах этой ткани, даже «амбиен» не спасал. Нейлоновый тюль и вискоза, задубевшие от возраста; запах застоялого табака и лака для волос. Вонь нафталина и отравляла, и сохраняла ее последние воспоминания о матери.

Индикатор на телефоне продолжал мигать: последнее сообщение от Шло, так и не прослушанное.

Накануне вручения «Оскара» она старалась быть храброй – поначалу. А что было потом, и сама не помнила.

Обойти заведенную процедуру с красной дорожкой оказалось проще простого: охрана следила за тем, чтобы не выпускать никого на волю, а не наоборот. Да и кому надо останавливать несуществующую женщину? Ее никто не замечал.

Митци никогда бы не надела это платье, не будь ей так нужна маскировка. Юбки под юбками, под юбками – куча слоев шуршащего белого атласа. Бродя меж рядов сидений в кинотеатре «Долби», выкрикивая имя Шло, Митци оставалась незримой, словно призрак. А ей нужно было его найти – найти, залепить уши воском и вывести оттуда.

На шее вместо бриллиантового ожерелья висели противошумные наушники. Высоко подняв все юбки, Митци протискивалась между зрителей, которые избегали встречаться с ней взглядами. Губы сидевших в зале тряслись, глаза пялились бессмысленно, как у баранов на скотобойне.

Отверженная, она кричала:

– Шло, не умирай!

Она вопила, как Кассандра:

– Вот моя рука! Уйдем со мной!

На сцене, вцепившись в «Оскара», рыдала молодая босоногая актриса:

– Он мне не нужен, – и трясла статуэткой. – Я хочу жить!

Оркестр загремел, и актриса на сцене закричала громче. Однако слова утонули в музыке, и она подняла «Оскара», подняла и швырнула сверкающую позолоченную статуэтку. «Оскар» полетел туда, где играли скрипки, а пара охранников потащила актрису за кулисы, схватив ее за тонкие голые плечи.

Рокочущий голос объявил номинацию за лучший звук. Свет погас, и пошел отрывок из фильма. Кинозал затих и перестал дышать, но до клипа с криком было еще долго. И вот тогда в полутьме прозвучал голос:

– Митци, детка, ты совсем спятила?

Шло сидел в нескольких креслах от прохода. Митци метнулась к нему, спотыкаясь о колени знаменитостей, схватила его за волосатое запястье и рывком подняла на ноги.

Призрачная Митци завизжала:

– Я здесь! Я спасу тебя!

Начался второй видеоклип, и опять без записи того самого крика. Зал облегченно выдохнул. Шло попытался стряхнуть ее руку, но Митци держала крепко: она была твердо намерена его утащить.

И вот тогда мир взорвался. Какая-то сила мощнее «амбиена» и выпивки ударила прямиком в голову. Ей не удалось никого спасти. А что случилось дальше, она уже не помнила: очнулась утром в белом платье в какой-то голливудской подворотне. Шея жутко болела, экран телефона показывал голосовое сообщение.

Платье висело в шкафу, тюлевые и атласные оборочки просто полыхали огнем, так и просили: «Сожги меня!» Они станут чудесным запалом. На дно шкафа, прямо под платьем, Митци напихала горючей пленки, к хрустящим юбкам подцепила «крокодилы» с проводами. А провода тянулись далеко, к концу света.

Фостер попробовал набрать номер еще раз. Ради Люсинды. Ради Мередит Маршалл. Ответа не было.

Псы взвыли, вызывая из ночи «Скорую». Объединив усилия, все шпицы и чихуахуа в здании, все корги и таксы в кондоминиуме «Фонтейн» взвыли, и возник звук сирены, а сирена вызвала сине-красные сполохи, которые привели «Скорую» ко входу в здание. Отражаясь в стеклах дома, яркий квадрат света обрамлял фигуру с бокалом вина. Зеркальная тень Митци положила таблетку «амбиена» на призрачный язык и запрокинула призрачный бокал.

Как обычно, ей было невдомек, как прошла сессия звукозаписи. Очнувшись, она увидела, что актриса исчезла – не осталось ни крови, ни тела. С катушки на катушку перемоталось изрядно пленки, но Митци не хватало духу включить и услышать, как она кого-то убивает.

Отражение в окнах поправило наушники на голове, коснулось жемчуга, который скрывал почти рассосавшиеся синяки на горле. Она и понятия не имела, откуда взялось ожерелье.

Митци искала записи – хоть что-нибудь, связанное с матерью, со смертью отца. Обрывки сведений из случайно записанных разговоров, чтобы восполнить зияющую пустоту в памяти.

Санитары выгрузили каталку, стуча колесиками по ступеням.

Зеркальная тень Митци налила себе еще бокал. Призрачный палец потянулся к кнопке «Воспроизведение». Голову заполнил голос ребенка; он затмил, заслонил все, что было вокруг реального.