Она хмыкала, думая об этом. Тридцать – издевка. А что, если в последний день ты не успеешь доехать до комнаты? Банально не успеешь – действие камня истечет на час раньше, чем получишь координаты?

Нет, вроде бы Мо говорил, что координаты возникают за сутки до появления комнаты. Значит, хватит и двадцати девяти дней. В теории. В очень жесткой теории.

Что за извращенный ум придумал это наказание?

Да, хорошо, если Лараит, Алмаз, Оникс, Рубин или Аквамарин. А что, если они случайно выберут Хризолит, Циркон или Цитрин? Первый даст двадцать четыре часа, второй всего двенадцать, последний жалких пять.

Пять часов жизни. При мысли об этом Лану передергивало, а вокруг будто делалось холоднее. Сейчас вокруг тепло и уютно – жизнь, свет, смех, улыбки, надежда.

Если Цитрин – свет вокруг померкнет. И для него, и для нее.

* * *

На Гару требовался целый день с самого утра. На морскую прогулку тоже. Серфинг? Может быть, вот только с самого утра Ла-Файю продувал такой сильный южный ветер, что вздыбленными гребнями океан тестировал и истинных профессионалов, а уж новичков «потопил» бы и подавно. Нет, для обучения серфингу день неподходящий, как и для ныряния с маской. А вот для какого-нибудь концерта – самое оно. Осталось решить, куда?

Он как раз возвращался с пирса после того, как проведал «Жемчужину», и собирался зайти в продуктовый магазин, когда на пузатой афишной тумбе увидел пестрое и цветное объявление:

«Конкурс танцев «Ла-чача»! Пляж «Голубая коса», начало в девятнадцать ноль-ноль».

Мо не дочитал ни про вступительные взносы, ни про призы – он просто содрал рекламную листовку с тумбы целиком, аккуратно свернул и запихнул в карман.

В продуктовый магазин он вошел, улыбаясь.

* * *

– Конкурс танцев? Ты свихнулся?

– Ты же говорила, что танцуешь.

– Я и танцую…

– Тогда в чем дело? Боишься?

– Я не боюсь.

– Бои-и-и-ишься.

Он ее дразнил и насмехался над ней. Дерзил взглядом, подхлестывал наглой улыбкой, издевательски качал головой.

– Мы же никогда не танцевали вместе.

Лана сонно терла глаза – к трем она все-таки выдохлась и провалилась в короткую дрему.

– Можем начать хоть сейчас.

– Сейчас я работаю… И меня, между прочим, не мешало бы накормить, а то с утра одна только булочка с джемом.

– То на диете, то не на диете, – вставая за плиту, Мо довольно склабился. – А костюмы я для нас найду – знаю один правильный магазинчик. Будем блистать. Насчет «станцеваться» – там сказано, что танец – голимая импровизация. И, значит, станцовываться бесполезно. Неизвестно, какая будет звучать музыка.

Глядя на Марио, облаченного в белоснежный передник и рассуждающего про вечерние развлечения, Лана обреченно поняла, что теперь для того, чтобы сосредоточиться на камнях, ей потребуется приложить титанические усилия.

– Во сколько начало? – спросила недовольно, почти зло.

– В семь. Мы можем подъехать позже.

– Ты уже все решил, да?

– Ну, тебя же нужно отвлекать? – «А заодно и потискать» – хитро блестели его глаза. – На «Жемчужине» завтра – я успею все подготовить. А сегодня… тряхнем. Какой у тебя размер?

– Размер чего? – Лана ворчала, как старая бабка, которую некстати спросили про маркировку любимых панталон.

– Сорок четыре – я прав?

Она сделала вид, что не услышала его, вместо этого демонстративно начала двигать по столу камни, пытаясь придать их строю новый и такой же бессмысленный, как и прежний, порядок.

– У меня нет прически.

– У тебя уже с утра отличная прическа.

– Туфель.

– Будут.

– Макияжа…

– Так и скажи, что в тебе нет запала – мисс «боюся-боюся».

Лане хотелось залепить ему пощечину. Резвую и звонкую. А еще уткнуть лицо в подушку, чтобы Марио не увидел, насколько ярким сделался румянец на ее щеках. Трогать мужчину – эротика. Танцевать с мужчиной – почти что секс. Ей до бабочек в животе хотелось потрогать Мо, обвить руками мощную шею, прижаться своей грудью к его, потереться низом живота о его бедра…

Он напросился. Сам. Знал бы, на что, так не тащил домой афишу.

* * *

«Хороший» / «Плохой». Как легко даются суждения. Почему так просто крепятся к вещам ярлыки? Чужое мнение, случайность, поворот событий? Почему в другое время Лана смотрела бы на Цитрин обычно, а теперь ненавидела этот блеклый камень? Почему, оказавшись в ювелирном, никогда и ни за что бы не купила украшение с ним, зато с Сапфиром приобрела бы охотно?

Предубеждение. Страх.

«На всякий случай». Чтобы не накликать беду – так она объяснила бы выбор себе. На всякий случай.

А ведь камни – просто стекляшки. Тот шутник, который задал им отрезки жизни для «розеточников», вполне мог бы сделать Сапфир ядовитым для ее рук – надели он его всего пятью часами, как Цитрин, и Лана никогда бы более не прикоснулась к темно-синим граням.

Игра понятий. Случайность. Иллюзия.

Марио хороший, потому что добрый, потому что… устойчивый. Кэти плохая, потому что неустойчивая. Все могло быть наоборот – Патриция мудрой, Том преступником, сама Лана могла вообще не выпить тот раствор, если бы не пошла на площадь пить сок… Кто отвечает за случайности, и случайны ли они?

Мо уехал за одеждой для танцев. Накормил, перемыл посуду, подмигнул и был таков.

Самоцветы привычно лежали на столе в хаотичном порядке, равнодушные к ее попыткам увидеть в них большее; привычно давила монотонным звуком на уши «пауза».

Лана выдохнется снова. Провисит в ней двадцать внутренних минут или полчаса и выдохнется. Вынырнет в привычный мир еще более разочарованная, нежели раньше, будет привычно корить себя – она плохо старалась. Она бы старалась хорошо, если бы знала, как стараться.

Мо погибнет – вдруг эта мысль ударила ее плетью. Ничего не выйдет. Пробегут, словно скакуны, еще семь дней (уже шесть с половиной), возникнут на экране его мобильного зловещие координаты, и они отправятся туда – в его последнее путешествие, где перепуганная до смерти Лана выберет не тот камень. Она попросту не сможет выбрать «тот», потому что не узнает его, потому что ничего не видит.

Ей хотелось плакать.

Подавленная и потерянная, она слепо смотрела вокруг и думала – может, соврать? Соврать ему, что у нее стало получаться? Чтобы он жил с надеждой. Гуманнее ли это, чем жить без надежды? Вот только, если соврать, она будет давиться каждый словом, своей собственной ложью, она не сможет более смотреть ему в глаза. Сегодня он снова аккуратно спросит: «Ну как?» – и она уныло качнет головой – никак. Качнет и почувствует себя самым никчемным человеком на земле, самым стыдным, самым жалким. Ей поверили, на нее положились, а она…