Уверенный в себе как художник, в повседневной жизни Сальвадор был совершенно беспомощным. Он не знал, как вызвать или поймать такси, назвать адрес, договориться о цене, заплатить, наконец. Не представлял, сколько стоит та или иная вещь, как делать покупки, как организовывать обычный быт.

А то, чего Сальвадор Дали не знал или не умел, вызывало у него почти ужас и приступы паники. Более беспомощного взрослого мужчины Гала не встречала. О Сальвадоре требовалось заботиться куда больше, чем о Сесиль. Она и заботилась.

Но самым эффектным оказалось прибытие в Нью-Йорк.

Уже после половины пути Сальвадор гулять по палубе прекратил – он готовился к прибытию.

– Какое прибытие, Сальвадор?! Нам еще плыть и плыть.

– Гала, вдруг я потом не успею собрать все картины?

Она даже рассмеяться не могла – настолько серьезным и почти отчаянным был его тон.

Пришлось терпеливо, как маленькому ребенку, объяснять, что корабль никуда не денется, пока все, абсолютно все пассажиры его не покинут.

– Но вдруг ты уйдешь, а я останусь?

– Куда я могу уйти, оставив тебя?

Убедить его посмотреть на Нью-Йорк и знаменитую Статую Свободы не удалось, Гала любовалась сама, а Дали сидел в каюте одетый и в тысячный раз пересчитывал свои шедевры.

В Нью-Йорке у прессы существовало правило: встречать прибывающие из Европы корабли, ведь там могло оказаться много подходящего для светской хроники материала. А уж светских львиц вроде Карес Кросби фотографировали непременно.

Когда репортеры сделали достаточно снимков ее роскошных алмазных браслетов, Карес вдруг посоветовала одному из знакомых репортеров посетить каюту Дали, сказав, что там великолепный материал.

Репортер последовал совету, но тут же вернулся, сообщив, что этот странный материал не знает ни слова по-английски и говорит на дикой смеси непонятных языков.

Репортер был прав, от волнения Сальвадор переходил на смесь испанского с каталонским, и никакая сила не могла заставить его изъясняться хотя бы по-французски. Вернувшаяся в каюту Гала застала мужа в состоянии паники.

– Ты ушла, а тут приходил какой-то тип и что-то требовал от меня на чертовом английском!

Гала не успела успокоить супруга – репортер появился снова, на сей раз в сопровождении госпожи Кросби, которая взялась переводить.

Услышав, что это представители прессы, от которой зависит его успех или неуспех, Сальвадор сменил гнев и отчаяние на милость и принялся демонстрировать картины, разрывая так заботливо накрученные упаковки и разматывая нитки и бечевки.

Самый большой интерес вызвал «Портрет моей жены», тот самый, с бараньими котлетами на плече. На следующее утро ведущие утренние издания подробно пересказывали новость о приезде странного художника и говорили о нарисованных котлетах на плече его нарисованной супруги. Эксцентричность сюрреалиста Дали пришлась Нью-Йорку по душе.

После первой же выставки двенадцать картин Дали остались в Америке – они были куплены за очень приличные деньги – пять тысяч долларов, что для супругов являлось настоящим богатством. Еще Сальвадор прочитал (он произносил, а кто-то переводил) пять лекций, поразив публику заявлением, что и сам не может объяснить смысл своих полотен – рисует просто образы, которые рождаются и умирают:

– Самое трудное – уловить эти образы, прежде чем они исчезнут.

И на десерт Дали устроили «Сновидческий бал» – костюмированное сумасшествие.

Вдохновительницей этого сумасшествия была госпожа Кросби, восхитившая Дали своей экстравагантностью. Он заявил Гале:

– Настоящая сюрреалистка!

Сама Кросби потом утверждала, что на счастье Нью-Йорка в их с Дали распоряжении оказалось всего двадцать четыре часа. Будь хоть на час больше, неизвестно, выдержал бы Нью-Йорк это безумство или нет.

Оно начиналось швейцаром, сидевшим с венком на голове в кресле-качалке перед входом вместо того, чтобы открывать дверь, глыбой льда, перевязанной ленточкой у самого входа, и чучелом коровы в свадебном наряде с патефоном в животе, из которого доносились фривольные французские песенки. Продолжалось нелепыми нарядами официантов и особенно самих Галы и Сальвадора, наряженного как труп с забинтованной головой.

Теперь Америка не сомневалась, что главный сюрреалист – Сальвадор Дали.

На обратном пути Сальвадор уже не боялся упасть за борт или потерять свои картины.

Началось стремительное восхождение к славе и богатству, нет, надо говорить не так, а вот как: началось стремительное восхождение Галы и Сальвадора к славе Дали. И богатству, конечно, они не разделимы, если известность не среди узкого круга нищих соратников, а мировая.

Но в их жизнь и жизнь остальных европейцев вмешалась политика. Начались игры, которые вскоре привели к мировой войне.

В Испании все же началась настоящая гражданская война. Это были не забастовки людей, ненавидевших богатство и богатых людей, а безжалостное истребление всех всеми.

Кадакес тоже пострадал, как и Фигерас, и Порт-Льигат. От любовно создаваемого гнездышка в Порт-Льигате остались одни стены, сплошь исписанные теми, кто захватывал власть в окрестностях.

Отец и мачеха Сальвадора не пострадали, а вот Ане Марии досталось, она была арестована, брошена в тюрьму в Барселоне и там подвергнута пыткам. Это сказалось на ее психике, которая и без того не была устойчивой. В своих бедах, своем аресте она обвинила… Галу, которая в то время находилась далеко-далеко от Кадакеса.

Гала делала все, чтобы удержать Сальвадора подальше от Испании, но тот и сам не рвался в опасные места.

А опасной стала вся Европа, ее стремительно затягивало в пучину новой войны, куда более жестокой, чем та, которую прошел Поль Грендель. В отличие от Поля Сальвадор не рвался на фронт и вовсе не намеревался держать в руках оружие вместо кисти. Он художник, а не вояка, его место перед мольбертом.

Еще во время второго посещения Америки, когда все картины Дали были распроданы за первые полчаса после открытия выставки и деньги действительно потекли рекой, у Сальвадора и Галы появилась мысль перебраться в Америку хотя бы на несколько лет, пока в Испании все не успокоится, и в Порт-Льигат не вернется спокойная и безопасная жизнь.

– Когда-нибудь это сумасшествие закончится? – риторически вопрошал Дали.

Особенно тяжело стало после известия о расстреле Лорки. Сальвадор давно не встречался со старинным другом, но весть о его гибели воспринял как настоящую трагедию.

Когда война все же началась, было решено перебираться в Америку немедленно.

Придумать просто – претворить в жизнь очень трудно.

Франция уже вступила в войну и проигрывала стремительно. Париж обстреливали, банки закрыты, счета заблокированы. Путь в Америку возможен только через Португалию. Сальвадору, боявшемуся самостоятельно сделать и шаг, пришлось получать португальскую визу в Мадриде, после чего пробираться в Лиссабон самому.