— Конечно, — заявила я, понятия не имея, в чем заключается вопрос, но она при этих словах счастливо просияла.

— Вот и я тоже. Эй, помоги-ка мне, а? — попросила она, возясь с латкой. Я встала, взяла прихватку (тоже, кстати, новую) и, ухватившись за боковую ручку, помогла ей наклонить на весу латку. Она одарила меня улыбкой, тут же исчезнувшей, когда я не улыбнулась в ответ: остаток бульона мы слили в молчании. После этого она выудила курицу, вернула бульон в латку, засыпала в него макароны и снова поставила на огонь. А проваренная в травах курица вместе с овощами отправилась на сковородку, где булькало масло.

— Это Дэвид? — осведомилась она, деловито размешав содержимое и уменьшив огонь. Я заморгала и недоуменно на нее воззрилась. — Вы поссорились?

— Нет!

На самом деле простого ответа у меня не было. Она поняла сказанное как нежелание развивать эту тему и временно сосредоточилась на стряпне.

Поскольку, прежде чем рухнуть днем в постель, я отключила телефон, то сейчас поплелась к базе посмотреть, нет ли там какого послания.

Подняв беспроводную трубку, я ткнула кнопку:

— Хотите обзавестись собственным домом? Нынешние цены…

Удалить.

— Найдите себе пару….

Удалить.

Секунда молчания, а потом голос:

— Будь на балконе через тридцать секунд. Жду.

Этот глубокий, не совсем человеческий женский голос я знала. И то была никакая не запись. Вовсе нет.

Положив телефон, я подошла к окну и выглянула наружу. Никого. Но я прекрасно понимала, что просто так отделаться от Рэйчел все одно не получится, эта девушка-джинн из тех, кто привык добиваться своего. Сдвинув стеклянную панель, я вышла на продуваемый свежим ветерком балкон и, едва прикрыв за собой дверь, ощутила… что-то. Слабое шевелении внутри, холодок, пробежавший сзади по шее.

Когда я обернулась, Рэйчел уже сидела, нога на ногу, за моим кофейным столиком из кованого железа, разглядывая свои длинные ногти — на сей раз ярко-золотые. Такого же цвета, как и ее брючный костюм, под который она надела пурпурную блузку. Ее гладкая темная кожа поблескивала в убывающем свете, а когда она повернулась, чтобы посмотреть на меня, я увидела в ее золотистых глазах ястребиный блеск.

— Привет, Белоснежка, — промолвила она, легонько щелкнув ногтями, которые издали металлический звук. — Соскучилась по мне?

Я присела на другой стул и положила руки на нагревшийся за день железный столик.

— Как по бубонной чуме.

Она положила свою изящную смертоносную руку себе на грудь, напротив сердца, если бы оно у нее было.

— Я опустошена. Счастье мое разбито.

— И чему я обязана этим удовольствием?

— О, для тебя это удовольствие?

— Ты можешь просто, без экивоков, сказать, зачем явилась? — произнесла я, утомившись от всего этого подтрунивания и просто желая завалиться обратно на кровать и выпасть из реальности на ближайшие несколько часов, отсрочив таким образом необходимость делать выбор который, по сути, вовсе и не был выбором.

Рэйчел подалась вперед, поставив локти на железный столик, и вперила в меня взгляд ярких нечеловеческих глаз, в котором не было места ни состраданию, ни юмору.

— Ты умираешь, — заявила она. — Опустошена изнутри. Я видела, Джонатан дал тебе отсрочку, но не стоит терять время попусту. Все происходит слишком быстро.

— Дэвид стал ифритом, — неожиданно вырвалось у меня. Я помнила, как это случилось с Рэйчел, которой, насколько мне было известно, первой из джиннов удалось вернуться в прежнее состояние. И она сделала это, черпая силу у второго по могуществу джинна в мире… Дэвида… ну, и в силу уникального стечения обстоятельств, включавшего в себя и смерть человека, и вмешательство Ма’ат, и экстраординарное сотрудничество между джинном и человеком.

— Мне нужны Ма’ат, — промолвила я. — Они нужны мне, чтобы исцелить Дэвида.

Рэйчел молча буравила меня неподвижным, хищным взглядом. В угасающем свете дня сияние ее глаз казалось сверхъестественным, такой эффект нельзя было объяснить одной лишь отраженной энергией. Она постучала длинными острыми ногтями по железу, и от этого звона по хребту у меня пробежали ледяные мурашки. Я поежилась.

— Ма’ат не придут. У вольных джиннов хватает своих забот, но даже если бы мы и попытались, этого было бы недостаточно. Дэвид слишком силен. Он просто вытянет жизнь из всех нас, но ему и того не хватит.

— Джонатан хочет, чтобы я…

Она вскинула руку.

— Меня не волнует, чего хочет Джонатан.

Это было нечто новое. И обескураживающее: Рэйчел всегда слыла преданной сторонницей Джонатана. Как я понимала, в мире джиннов существовал культ вождей группировок, заменявших им политические партии, но мне никогда и в голову не приходило, что ее приверженность может поколебаться. Она стояла за Джонатана. Казалось, так будет всегда.

— Если ты освободишь Дэвида, — продолжила Рэйчел, — он поведет охоту и начнется истребление. Я, в бытность свою ифритом, была опасна. Он будет смертоносен, и если он начнет охоту на Джонатана, Джонатан не сможет, чтобы остановить его, действовать так, как должен бы. Это ты понимаешь?

Полагаю, я понимала. Я чувствовала ненасытный голод Дэвида, острую необходимость в энергии выживания. Для меня было очевидно, что, будучи в здравом уме, он предпочел бы умереть, но не выкачивать энергию из Джонатана, но нынешнее его состояние не имело ни малейшего отношения к норме.

— Если ты будешь держать его в бутылке, он высосет тебя досуха, — тихо прошептала Рэйчел. — Но на этом все и кончится. Он будет заточен в стекле.

— Но сейчас он ничего из меня не тянет.

Она молча смерила меня таким долгим взглядом, что я ощутила нехорошую тяжесть в желудке.

— Или тянет?

— Ифриты могут тянуть энергию из людей, — ответила она, — но только из Хранителей. А в тебе, помимо того, есть и нечто нечеловеческое, способное его привлечь.

Дитя. О господи, дитя!

— Ты хочешь, чтобы я добровольно дала ему убить себя? — просила я. — Себя и ребенка? Чтобы спасти Джонатана?

— Это твой долг, — заявила Рэйчел. — Ты знаешь, что происходит, ты уже почувствовала. Джинны воюют. Убивают. Умирают. Нами овладевает безумие, и без Джонатана мира и покоя не будет нигде. Нигде, включая человеческий мир. Это ты понимаешь?

Я покачала головой не столько от непонимания, сколько от изнеможения.

— Ты просишь меня принести в жертву себя и дитя. А сама ты понимаешь, что это будет значить для него, если он все-таки переживет все происходящее?

— Да. Даже при этом, даже если это будет для него непереносимо, ты должна поступить так. Джинны не воевали между собой тысячи лет — но сейчас все идет к решающей битве, и мы не можем это остановить. Одни хотят избавиться и от людей, и от этого мира. Другие пытаются сохранить все как есть. Они полагают, что, пусть это неприятно, наш долг в том, чтобы спасать человечество от самого себя.