Такие поступки не остаются безнаказанными. Организация работодателей и отрасли, Всешведский союз театров, видела в этой студии оппозицию “фирменным” сценам и отравляла ей жизнь, отклоняя государственные и муниципальные ассигнования для этих пиратов, пишет Хенрик Шёгрен в книге “Игра и ярость. Театр Ингмара Бергмана. 1938–2002 гг.”.

Фон Хорн тщательно следила, чтобы Драмстудия обеспечивала высокое художественное качество, и очень придирчиво выбирала режиссеров, в частности Пера Линдберга, Улофа Муландера и датского эмигранта Сэма Бесекова. Театр был и политическим, поскольку ставил прогрессивную драматургию и таким образом выступал за свободу, против диктатур, державших Европу в железной хватке. И конечно, не случайно первым председателем Драмстудии был бунтарь Вильхельм Муберг. И опять-таки не случайно Ингмару Бергману хотелось там поработать. Ведь и точки соприкосновения существовали. Линдберг, легенда театра, приходился братом Стине Бергман, начальнице Ингмара Бергмана в “Свенск фильминдустри”. Муландеровская постановка 1935 года “Игры снов” Стриндберга в Драматическом театре стала для Бергмана наиболее значительным переживанием. Раз Брита фон Хорн сумела привлечь в свой театр таких гигантов, то и ему хочется быть там.

В августе 1942 года Ингмар Бергман явился в офис фон Хорн, которая родилась в конце XIX века и выглядела как традиционная фотография звезды немого кино. Она была старше его на тридцать два года, иными словами, годилась ему в матери, и в каком-то смысле их отношения развивались именно таким образом. А что фон Хорн охотно носила береты, любимый бергмановский головной убор, так в этом ничего плохого нет.

“Режиссерские задатки”, – записала она в своем дневнике. Ей понравился веселый, энергичный, чудаковатый парень, молодой талантливый сорванец, а именно такой и требовался Драмстудии:

Это был ужасный молодой экспериментатор, который просаживал в Общественном доме деньги, выделенные Оскаром Ларссоном, муниципальным советником по культуре. Муниципальный советник попросил меня пойти туда и глянуть на его попытки поставить стриндберговскую пьесу (“Сонату призраков”) на тамошней маленькой неудобной сцене. Я там побывала, путалась в электрических проводах, падала, споткнувшись о проекторы, но встреча с молодым режиссером оказалась по-настоящему полезной. Так я и сказала Оскару Ларссону, а он ответил: да, только вот обходится он дорого. Муниципальный советник даже не подозревал тогда, насколько прав.

Согласно передовице в “Афтонтиднинген”, экономическое положение театра выглядело следующим образом:

…В течение сезона 1942/43 года Драматическая студия принесла государству и муниципалитету ок. 12 ооо крон в виде налога на увеселения, тогда как получила ассигнования от государства в размере 4 000 крон, а от города – 5000. Городу Стокгольму выплачено налога на увеселения 5 700 крон, таким образом город, несмотря на щедрое ассигнование в 5 000 крон, имеет от упомянутого культурного учреждения небольшую прибыль в 700 крон.

Вполне понятно, кому симпатизировал автор передовой статьи.

Финансовая основа была настолько шаткой, что одна из подруг фон Хорн решила продать картину Карла Ларссона, а вырученные деньги пожертвовать на постановку пацифистской драмы Рудольфа Вернлунда “ПЛ-39”, о катастрофе английской подводной лодки. Режиссуру фон Хорн поручила Ингмару Бергману, так как Пер Линдберг сказался больным, и Бергман, по словам фон Хорн, пришел от ее предложения в восторг. “Сложности возникнут потом, как обычно”, – записала она в дневнике.

Бергмана по-прежнему призывали на военные сборы, однако из-за язвы кишечника в конце концов комиссовали. Как утверждает в “Страсти и демонах” Микаель Тимм, он преувеличил болезнь, чтобы таким образом освободиться от армейской службы. В июле 1943 года, когда написал Брите фон Хорн из гостиницы “Сесиль” в Векшё, он как раз уже целую неделю отдыхал, “уладив” свои армейские дела и “насмотревшись на жующих коров”, но теперь издал “КРИК” и поинтересовался, не стоит ли им сообща заняться осенью театром. Рассказал ей свой сон:

Однажды ночью мне приснилось, что вы умерли. А муниципальный советник (этот миляга) позвонил мне и, всхлипывая, сказал: нам пришлось ее казнить. Городской архитектор Блум отрубил ей голову на ступенях Ратуши, после чего тело сожгли в Хумлегордене. Милая бедная старушенция! В конце концов получила она свой театр, ведь и правда собралось немало народу, несмотря на дождь! Дорогая, напишите поскорее. Пришлите какую-нибудь пьесу, чтобы я начал работу, иначе прыгну в Веттерн.

У Бриты фон Хорн вообще-то была для него пьеса, “Нильс Эббесен” Кая Мунка, на постановку которой датский драматург, священник и участник Сопротивления дал разрешение еще весной. Обратной почтой она ответила:

Мы решили вернуться к работе в начале августа. А до тех пор никак не можем предотвратить ваш прыжок в воду, однако надеемся, что по законам природы вы к тому времени успеете всплыть. С неизменным восхищением на грани безумства, вечно ваш друг. С. С. (Сама Старушенция).

Вернувшись в Стокгольм, Бергман взялся за дело. История о Нильсе Эббесене, написанная Мунком в 1942 году, рассказывает о средневековом национальном герое, который приходит на выручку ютландцам, восставшим против голштинского ига. Но вообще-то драма Мунка призывала соотечественников оказывать сопротивление немецким оккупантам. Собственным вкладом Бергмана в идею восстания стал найденный им старинный плач времен Эббесена – “Плач по Дании”, включенный в программу:

Дабы сбросить нам тяжкое вражье иго,

Обрести искупленье и утешение

В горьком горе и страданье,

Ты, Господи, Боже всеблагой,

Не оставь нас милостью.

Оборони нас И сохрани!

Тогда борьба Принесет нам победу,

Свет и счастье, радость и мир.

Хореографом была Эльса Фишер-Бергман (она отдала свое наследство, вероятно, чтобы помочь театру в его скверном финансовом положении), а многие из актеров вскоре войдут в бергмановскую группу – Андерс Эк, Сив Рююд, Биргер Мальмстен, Тойво Павло, Альф Челлин, Биби Линдквист. На репетициях Бергман чувствовал себя в своей стихии. Брита фон Хорн видела режиссера с огоньком, с лукавой миной, со слегка плутоватым взглядом воришки, с самоуверенной, поразительной властью над актерами, укротителя со своевольной, буйной сценической фантазией. Она забавлялась и испытывала душевный подъем.

Немцы старались не допустить спектакль, но использовали слишком мягкие способы нажима, чтобы фон Хорн дала себя запугать, – напоминания, что спектакль “нежелателен”, не возымели эффекта. Премьера получилась опасливая, однако свое послание до людей донесла. Когда в январе 1944 года Кай Мунк был убит гестапо, Драматическая студия по просьбе датского посольства в Стокгольме показала мемориальный спектакль “Нильса Эббесена”. Главный редактор “Дагенс нюхетер” Стен Дельгрен обещал театру экономическую поддержку газеты. Ингмар Бергман почему-то обиделся. Брита фон Хорн записала в дневнике: “Он еще во многом зелен, и ему не по силам уразуметь, что необходимо воспользоваться возможностью вроде той, какую предоставляет доброжелательность Дельгрена. Наверно, он никогда не станет человеком театра”. Она своими глазами видела, сколько хитростей Бергман придумывал во время репетиций “Нильса Эббесена”. Он строил по обе стороны сцены огромные башни, которые подпадали под запрет пожарной охраны. Перед и за кулисами разыгрывались бурные и увлекательные сцены, причем Бергман обращался с артистами, как хотел. Он нанял сто двадцать статистов, но на сцене уместилась только половина, остальным было велено ждать во дворе. Кое-кому из актеров его действия казались слишком жесткими. Брите фон Хорн тоже досталось от его темперамента. На генеральной репетиции, которая успеха ради по традиции шла скверно, актеры разрывались меж надеждой и отчаянием. Фон Хорн сидела на галерке, и Бергман спросил, слышит ли она, что говорят на сцене. Она ответила, что не слышит ничего, и Бергман взорвался: “Да где уж вам! На старости лет вы уже ничего не слышите и не видите!” Он сразу же одумался, бросился наверх к своей шефине и обнял ее. А она сказала: “Научитесь кой-чему. Научитесь сами говорить, и все будет хорошо”.