— В горахнельзя всех уничтожить, — хмыкнул Янтарный, расслабленный, подобревший ипросто необычно разговорчивый. — Даже здесь, в долине, в этом замке их немогли взять штурмом.

— А каквзяли?

— На измор.Когда есть стало нечего, они съели всё, что хоть отдаленно годилось в пищу. Апотом умерли. Мужчины первые, женщины держались дольше. Выносливее, наверное.Кого-то из них смогли выходить, когда Сильные вошли сюда. И кто-то из этихвыживших решил жить дальше.

— Ачистокровные Смелые остались?

— В ЧревеМира — практически нет. Бабушка в детстве рассказывала нам сказки и разныеистории про ту войну и всегда говорила, что по преданиям, когда пала Гора,Смелые, те, кто жил в других укреплениях, ушли через хребты из Чрева Миранавсегда.

— Янтарный, аправду говорят, что там, за горами, — ткнула я ему за спину, в сторонувостока, — живут люди без хвостов?

— Правда, —подтвердил Янтарный. — Я сам видел. Ходили мы как-то тем путём.

— Ну и какони, похожи на людей? — спросила я с жгучим любопытством.

— Не-а, онистрашные и неуклюжие. И некрасивые. Человек без хвоста — это зверь! —убежденно ответил Янтарный.

— А вотпочему ты себе жену из пансионата не взял? — невинно поинтересовалась я.

— А за васбольше должностей и земель не дают, — невозмутимо отозвалсяЯнтарный. — Верховным сейчас не до этого. Какой же резон?

— Ну а здесь,дома, почему не женился?

— Что я,дурак? — хмыкнул Янтарный.

— Логично, —фыркнула я.

— Почему тытак говорить любишь? — вдруг ни с того, ни с сего, возмутилсяЯнтарный. — Вроде так хорошо и ты тут всё своей философией портишь!

Пока я пыталасьсообразить, что он имеет в виду, и о какой философии идет речь, и разве это яговорю, скорее наоборот, молчу и слушаю, а вот если бы я говорила, смог бы онвставить хоть словечко? — Янтарный снова перешел к действиям вместо слов. Запечаталмне рот поцелуем, чтобы помалкивала. Губы у него были солоноватые, а на правойладони чувствовались мозоли, когда он гладил меня по спине и не только поспине. Полузакрыв глаза, я лениво думала, что надо бы завтра компот сварить, ато скучно как-то жить без компота.

И все былонормально, даже хорошо, только упрямо ныла в сердце какая-то иголочка.Тихо-тихо так, почти не слышно…

* * *

Интересно, незайми Янтарный каморку хранителя, удалось бы Рассвету поработать там так долго?

Домой мы сРассветом вернулись поздно, в час Барсука. Он был очень доволен результатамиработы в архиве, но отмалчивался, не желая раскрывать того, что узнал.

Лишь сказал:

— Когда людидолго живут в таких местах, как Отстойник, они все неизбежно становятсяродственниками.

Ну, это-то я и безнего знала.

Мне другое былообидно: Рассвет мог безбоязненно ходить по Отстойнику ночью. Собаки его знали,и ни одна тварь по дороге нас не укусила, на забор не загнала, а ведь встретилине меньше десятка.

А Ряха…

А Ряха менябессовестно мучил. На своей полянке. Он стоял передо мной практически голый, водних трусах и требовал:

— Видишьразделение?!

Ни шиша я невидела, хотя и честно старалась.

— Да ты что,слепая что ли? — выходил из себя Ряха. — Ну вот же оно идёт, поняла?

Это был один изпунктиков его подготовки, на котором он явно свихнулся: оказывается, когдамышцы просто бугрятся шарами под кожей, — еще не совсем шик.

Самый шикнаступает тогда, когда каждую отдельную мышцу можно без труда различить и междусоседними явственно проступает ложбинка-впадинка-бороздка. Вот это было мощно.

Ряха тыкал пальцемв свое могучее бедро, показывая это самое разделение, которого он так тщательнодобивался, и требовал, чтобы я теперь осмотрела его со всех сторон, отметив места,где разделение было хорошим, и места, где над этим самым разделением надо былоещё поработать.

Руки, по мнениюРяхи, у него были в порядке, — где надо, получились бугры, где надо —борозды.

Ноги тожеприближались к идеалу, чему немало способствовал мой вес на его шее. Ещёнемного поприседать и мышцы на бёдрах окончательно приобретут каменнуютвёрдость и рельефность — уже сейчас, стоило Ряхе чуть напрячь ноги, и надколенями проступали ромбы, а сами бедра вполне могли довести до истерикиначинающего портного.

А вот спина Ряхутревожила — широчайшие мышцы спины, когда он их расправлял, как орёл крылья,впечатляли своей шириной, но вот там нужное разделение выражалось слабовато.Это показал тщательный осмотр с помощью полированного подноса и зеркала, позаимствованныхпредусмотрительным Ряхой у пассии с очаровательной кормой.

Не нравился Ряхе иего живот. Оказывается, то, что он напоминал стиральную доску, всю в твёрдыхпоперечных валиках, было, конечно, круто, но не совсем.

Совсем крутонаступало тогда, когда живот становился не в полосочку, а в квадратики. Вот этобыло да… То, что лекарь прописал.

Зато голенями Ряхагордился, к ним у него претензий не было, — когда он напрягал ногу, сзадивспухало два шара, а я, сколько ни делала так же (ради интереса), и один-тоникак не проглядывался.

Ряха посмотрел намои попытки проявить икроножные мышцы и только хмыкнул.

На сём мы ирасстались до завтра.

* * *

Ночью сгорелатаможня.

Точнее её здание.

Сама таможня, какизвестно, в огне не горит и в воде не тонет.

Не очень-то он ииспугался, тот загадочный, кого мы упустили на складах.

Точнее, ониупустили: я никого не ловила.

Отдышался, видно,чуток, новых людей нашёл — и принялся за старое.

Точнее, за новое:таможня, это уже не мелкие лавочки, не склад — это уже покушение на власть.

Да Медбрат с ней,пусть бы сгорела, — но поглядеть на её пожар, порадоваться, сбежалосьпол-Отстойника. Претензии к этой службе были у многих, хотя, справедливостиради, надо сказать, что для большого количества людей она была щедрой и заботливойкормилицей.

Ну и мы рыжие чтоли? Тоже подхватились и поехали смотреть. Граду эта контора была вообще какродная, он там столько времени проводил, дела Ракушки утрясая, сколько инойклерк за жалование не отсиживал.

Только Лёд непоехал, когда постучались к нему в комнату, послал всех посмотреть и от егоимени, буркнув из-под одеяла:

— Если в этомнесчастном Отстойнике на каждый пожар глядеть, спать когда? Катитесь,любопытствуйте. А мне в кои-то веки сон интересный снится.