— Я приеду через пять месяц. Пять. Если ты передумать…

— Я не передумаю, — открываю дверь и выхожу на улицу. Меня никто не останавливает, и я быстро ныряю в гущу парка.

В кармане настойчиво вибрирует телефон, но я не обращаю внимания. Бреду по дорожке, обнимая себя руками и рыдая во весь голос. Мне так больно, будто сердце из груди вырвали. И я пытаюсь затолкать поглубже проклятую жалость к себе, но она вырывается наружу, раздирая внутренности в клочья и душу на кровавые ошмётки.

Звонки повторяются один за другим, а я, опустившись на лавочку, достаю мобильный. Надежда, что это Макс, мгновенно тает.

Мать.

— Алло, — нахожу в себе силы ответить и горько усмехаюсь, когда в ответ слышу недовольное ворчание.

— Всего пять тысяч? Этого хватит только на кредит и то на один месяц.

— Я потом ещё вышлю. Когда работу найду… — рисую на зелёной траве замысловатую фигуру носком босоножки и мысленно умоляю мать остановиться. Иначе не сдержусь.

— Потом? Когда это «потом» наступит? А я до твоего «потом» на что жить должна, а? Твой папаша ускакал к любовнице, а я осталась без копейки в кармане! Всю жизнь на вас положила, а теперь мне даже кусок хлеба купить некому! Я могла стать другим человеком, могла жить так, как мечтала в юности! А вместо этого утирала тебе сопли, да гладила рубашки твоему папаше! Так, всё, решено! Ты немедленно возвращаешься домой и идёшь на завод. Все работают, и ты поработаешь, не переломишься. Я, кстати, уже договорилась с их директором, тебя возьмут на лето. Неофициально, правда, но и это при твоих способностях хорошо…

И я взрываюсь. Не даю ей договорить, перебиваю:

— Перестань, мама! Услышь меня, наконец! Я не котёнок, не собачка. Нельзя всю жизнь все решать за меня. Я взрослый человек. У меня своя жизнь. Пожалуйста, хватит мне диктовать, как я должна жить! Не нужно, мама! Тебя ведь не заботит, чем я питаюсь, где сплю, что одеваю. Ты не спрашиваешь меня, как другие мамы у своих детей: что у меня на завтрак и есть ли тёплая кофта. Ты вообще не интересуешься моей жизнью! Так оставь меня в покое! Я больше не хочу все это выслушивать!

Я действительно больше не могу служить козлом отпущения. С детства я слышала лишь её постоянные жалобы и претензии. Бесконечные обвинения и упрёки, что мы с папой украли лучшие годы её жизни и уничтожили все её мечты. А ведь она мечтала стать актрисой. Зная маму и её артистические данные, уверена, что она не смогла бы сыграть даже Бабу-ягу в школьном спектакле. И подозреваю, что вовсе не мы с отцом повинны в крахе её так и не начавшейся актёрской карьеры.

— Ты… Да как ты смеешь… — мать захлёбывается от негодования и, прежде чем приходит в себя и набрасывается на меня снова, отключаю звонок, а затем и телефон.

В общагу возвращаюсь уже за полночь. Бреду по тёмному переулку босиком — сломала каблук. Я лишилась любимого, меня не любит родная мать, у меня нет работы, и скоро, возможно, придётся вернуться в родной городишко и пойти работать на завод. Так что сломанный каблук — далеко не единственная проблема на сегодняшний день, поэтому я особо не расстроилась. Больше просто некуда.

На душе кошки не скребут, они там уже всё разодрали в клочья. Хочется не то зареветь, не то броситься под колёса первой встречной машины. И бежать хочется… Куда-нибудь на край света. Так далеко, чтобы удалось скрыться от прошлого. И желательно в счастливое будущее, где я буду просыпаться по утрам рядом с любимым.

Увы, сие невозможно даже в самых смелых фантазиях, и я снова и снова переворачиваю страницу назад. Примеряю всё произошедшее со мной за последний месяц и так, и эдак, совершенно не понимая, как могла докатиться до подобного. Как я могла изменить Максиму? Как я могла предать его, того, кого люблю до беспамятства? Разве можно такое представить?

А может, это и не любовь вовсе? Может, я не способна на высокие чувства? Ведь я и Халима не любила. Просто раздвинула перед ним ноги и… всё. А потом не просто его отпустила, я обрадовалась, что он уезжает.

Так чего ты хочешь от жизни, Минаева? Любви или приключений? Потому что второго ты получила сполна, в то время как просрала первое. Радуйся.

Сворачиваю во двор и тут же замедляю шаг. У меня галлюцинации? Но нет… Я отчётливо вижу внедорожник Макса. Боюсь посмотреть на номерной знак, потому что увижу там другие цифры и захлебнусь горьким как желчь разочарованием. Но обманываться ещё мучительней, поэтому всё же опускаю взгляд. И тут же подпрыгиваю на месте. Макс!

Дверь блестящего джипа открывается, и, пока я стою как вкопанная, вспоминаю, как приятно там внутри пахнет кожей и его парфюмом, на улицу выходит Макс. Он, как всегда, невыносимо красивый, восхитительный, такой… Мой Макс. В груди спирает дыхание, и я не в силах даже шагнуть ему навстречу. Он приближается уверенно, быстро. На нём до умопомрачения крутой пиджак, сшитый явно на заказ. Он всегда заказывает одежду, потому что на его габариты не так просто что-то подобрать. Большой, мощный, широкоплечий. Лицо покрыто трехдневной щетиной, которая при поцелуе царапает губы и щеки, что мне всегда нравилось. Мой брутал, мой самец.

— Привет, — выдыхаю слишком резко, почему-то кружится голова. Шатает. От его запаха, от взгляда этого пронизывающего. И только в тот момент я поняла, как сильно скучала по нему. Невыносимо, жутко, страшно! До дрожи в коленках и фантомной боли в сердце.

Первый порыв — броситься ему на шею, крепко обнять и не позволить оторвать себя. Но я всё ещё в сознании, всё ещё помню, что натворила и тот наш разговор. Перед взором возникает лицо Халима, нутро скручивает в узел от бессилия. Макс ведь знает, что между нами произошло. Знает, что я спала с его другом. Опускаю глаза вниз. С ресниц срывается слеза.

— Здравствуй, Кристина, — так непривычно и больно слышать из его уст собственное имя. Я привыкла к его ласковым «малыш», «девочка», «красавица»… А имя звучит холодно, отчуждённо. По коже пробегает мороз, хотя на улице жарко. — Я привёз твои вещи, — как острый нож в сердце. Он говорит очень спокойно, негромко. Но по лицу наотмашь бьёт жестокая реальность этих слов. Я не хочу этого слышать. Пусть он замолчит.

И он замолкает. Видимо, ждёт мой ответ. Хотя зачем он ему? Макс уже всё решил, а я круглая идиотка, если рассчитывала, что он простит меня. Подобное не прощают. Тем более такие, как Макс. Он сильный, умный, успешный. Он не станет жить с блядью.

— Эти вещи ты покупал… — мямлю тихо, еле слышно. Кажется даже, что просто шевелю губами.

— Я не буду их носить, Кристина, — опять «Кристина». Замолчи, не называй меня по имени!

— Хорошо. Спасибо, — поднимаю взгляд на его лицо и судорожно хватаю открытым ртом воздух. Он так близко, но так далеко. Почти чужой и такой родной одновременно. — Прости, — шепчу дрожащими губами, протягиваю руку, чтобы коснуться его, но Макс делает шаг в сторону, поворачивается к машине.

— Давай присядем ненадолго. Поговорим.