Ночью немного поспали. Один солдат застрелился от отчаяния и усталости. Было много отставших, кое-кто вообще пропал. Те, кому удалось сесть в грузовик, намного опередили нас. Страх гнал нас все дальше, неизвестность душила.

Мы шли и шли.

Уже наступал день, когда мы вошли в Почеп, где должны были получить боеприпасы и продовольствие. Но русские теснили нас, и на следующий день Почеп пришлось сдать. Дальше мы уже шли на пределах своих сил. Больше чем сто пятьдесят километров два дня и три ночи.[47]

Это было уже не отступление, а бегство.

Нас ждало окружение. Броневики и тяжелую артиллерию пришлось погрузить на грузовые платформы. Часть грузовиков с заглохшими моторами, подбитых орудий и поломанных тракторов бросили на дороге.

Длинной цепью войска тянулись на запад. Остановиться на ночлег было негде. Поезда шли едва-едва. Машинисты и кочегары отсыпались на тендере. Мы грабили русские базы снабжения и магазины, грузили в машины ящики с красным вином и ликерами, табаком и сигаретами, тащили новое обмундирование, кондитерские изделия, письменные принадлежности, мыло. Находили воинские склады, где хранились снаряды, и пили без остановки. В большинстве случаев все, что удавалось обнаружить, было испорчено или уничтожено. Многое попало в руки победоносной Красной Армии. Вагоны с лесом, досками, углем и мукой удалось захватить. Мы должны были идти дальше. Выйти из окружения — такова была наша цель.

Однако нас ждали сплошные разочарования. Шли, шли — и все без толку. Лучи солнца пылали на пыльных улицах. Мы вышли на шоссе. В войсках стали отмечаться случаи проявления недовольства.

С несколькими солдатами я забрался в кузов грузовика, несмотря на то что шоферы, да и возчики, отказывались нас брать. Но никакие приказы уже не действовали, воля к жизни оказывалась сильнее. Мы залезали в грузовики и на телеги, никого не спрашивая.

Ветер охлаждал наши головы, и к вечеру мы спрыгивали на землю. Бесконечные колонны грузовиков медленно двигались по боковым улицам и по шоссе на запад. Мы отдыхали на обочинах дорог и искали на карте деревню Староселье, где должны были переночевать.

Медленно двигались мы, пятеро измученных солдат, по вечерним холмам на спотыкающихся и кровоточащих ногах. Становилось прохладно, земля засыпала, и только вдали блестели огоньки деревни на холме. Девушка показала нам самую короткую дорогу к ней.

Смеркалось, когда мы достигли первых домов Староселья. Мы обшарили их в поисках яиц, хлеба и сала, не обращая внимания на протесты женщин и ворчание мужчин. Остановились в светлой комнате, закрыли окна, заставили женщин затопить печь и готовить еду. Они неохотно повиновались и начали лениво исполнять наши приказания, ругая нас на непонятном русском языке. Странное чувство беспокойства охватило нас. Ведь мы не были вооружены. Снаружи звучали сердитые голоса и возбужденный шепот.

На всякий случай я вынул из ножен кинжал. Группа молодых мужчин остановилась у окна, наблюдала за нами и вслушивалась в наши разговоры. Пристально глядя на меня, они спросили на ломаном немецком языке, не собираемся ли мы поджечь деревню. Я заверил их в обратном, но они явно не поверили мне.

С бьющимся сердцем вышел я на улицу. Тьму ночи рассеивали только звезды да бледный луч лунного серпа. Раздался призывный свист из ближайшего кустарника. Я быстро вернулся домой и сообщил о своей тревоге троим спутникам.

Они, в свою очередь, вышли из дома, обеспокоенные действиями подходящих к ним с палками и косами молодых мужчин.

Трое солдат поспешили обратно, рассказав о своих опасениях. Мы разбили скамейки и кое-что из домашней обстановки, вооружившись дубинками и жердями, затем выскочили из избы, забрали свои винтовки и залегли в саду, спрятавшись в траве за небольшим холмиком. Засвистели пули. Мы выскочили на дорогу и побежали, отдохнув только в ближайшем овраге, откуда наблюдали за огнями деревни. Но вокруг все было тихо. Никто не преследовал нас. Мы снова вернулись в деревню и ночевали в доме, где, как нам казалось, было спокойно. Однако сон так и не приходил, хотя партизаны и не подходили к нам.

Я размышлял о нашем бегстве, возможном пленении и смерти. Мысленно бродил по этой туманной земле, вспоминал наши поездки, марши и сражения. Теперь меня мучили демоны зла, вынудившее бежать сломя голову. Этим размышлениям не было конца.

Рано утром мы возвратились на шоссе. Грузовик подобрал нас по дороге на Унечу. Я сидел, продуваемый ветром, на крыле грузовика. Позади оставались луга, поля пшеницы, лесные поляны, кусты и деревни. Я чувствовал какое-то радостное опьянение. Словно переживал очередное захватывающее приключение и чувствовал себя свободным на этой земле. Поездка на запад и счастливое избавление от возможной гибели прошедшей ночью вернули мне хорошее настроение.

Нежаркое солнце освещало равнину, ветер шевелил волосы, щеки и лоб оставались прохладными. Быстрота езды, чувство полета и отсутствие преследователей наполняли сердце радостью. На один час я был свободен. Пьяный турист в странных обстоятельствах. Мне казалось, что сейчас я ближе к родине и могу наслаждаться своей свободой, как живительным напитком. Я уже не чувствовал себя солдатом, а скорее просто штатским гражданином, бродягой в великолепном мире.

Фабрики и складские сооружения Унечи показались за освещенными солнцем лесами. Миновали железнодорожные пути с движущимися по ним поездами. Вечером все разрозненные части собирались в единое соединение, и мы стали искать свой родной полк. Все время подходили отставшие одинокие солдаты. Мы узнали, что наше соединение уже грузилось в Клинцах, и отправились на вокзал, где ожидали весь последующий день.

К вечеру были вместе со своими товарищами.

Нас не наказали и лишь слегка отругали. В полку угостили водкой и красным вином. Однако меня расстроила потерянная после авантюрной поездки свобода.

Мы медленно приближались к Гомелю. За окнами вагона мелькала знакомая картина: сжатые поля в облаках дыма на горизонте. Россия была опустошена, повсюду тлеющие руины деревень и покрытые обломками пустоши. Последствия войны за линией фронта еще больше удручали меня, так как я видел своими глазами беззащитные деревни и села. Я чувствовал себя виновным в этом опустошении и в том горе, которое мы принесли людям. Я разделял эту вину, как должны были разделять и все солдаты. То, что казалось мне более страшным, чем война: наше отступление и бегство почти испарились из моей памяти. Я больше уже не мечтал о своем возвращении домой.

Мост перед нами был взорван. Поезд остановился среди бесконечной цепи паровозов и вагонов. Саперы лихорадочно трудились над восстановлением моста, но дела шли медленно. Партизаны из захваченных нами по соседству деревень все время беспокоили нас. Красная Армия приближалась, и последние на путях поезда оказались уже на передовой линии сражения. Минометы постоянно обстреливали нас, и мы вышли из вагонов, чтобы организовать оборону.