Мы притащили бревна и доски из тлеющих руин дома, разожгли сильный огонь, улеглись вокруг и заснули. Не выставили даже никакого охранения. Иногда просыпались от холода, подбрасывали дрова в огонь, пристально смотрели на танцующее пламя, вытирали пепел и пыль с наших изнуренных лиц и снова засыпали.

Разбуженные ржанием лошадей, мы увидели, что к нам присоединились последние остатки арьергарда. Я чувствовал себя больным, улегся на лафете пушки, заснул и проснулся только в дороге. Лошади тащили орудие по пашне и в конце концов остановились в кустарнике около ольхи. Мы нашли ручеек, пили ледяную воду и отдыхали.

Вечером прибыли в Больво, но нашли там только стрелковые окопы да плиту от миномета. Бункеров не было. На опушке рощи мы поставили палатку и стали ждать подхода грузовиков со строительными материалами.

Между кустарниками заметили окопы, а далеко в тумане — болото и лес под Брянском. Ночью по обеим сторонам от нашей палатки свистели трассирующие снаряды. Слышался шум танковых моторов в стороне от Больво. С беспокойством ожидали наступления дня.

К полудню нас накрыл внезапный ураганный огонь танков, минометов и артиллерии. Снаряды рвались у окопов и в нашем тылу. Мы спустились в окопы и сидели там на корточках, почти ничем не защищенные.

Осколки долетали до нас, облака дыма и пыли затрудняли обзор. Один из осколков ударил меня в висок. Я увидел, как кровь капает на песок, но не почувствовал, однако, никакой боли. Товарищи перевязали меня и оставили вместе с одним молчаливым солдатом.[45]

Никто больше ни рисковал высовываться из окопов. Мы лежали под минометным огнем русских, слышали их крики «ура!» и не имели возможности подойти к своему орудию. Мимо проехал танк, обдав нас дымом и кусками глины. Мы стали отползать в сторону поля. Огонь тяжелого оружия прекратился, но пулеметы продолжали стрелять, и уже раздались короткие очереди автоматного огня.

Солнце палило вовсю, поднимался пар от зноя и гари. Рядом со мной раздались два ружейных выстрела, и из-за кустов в нескольких шагах от меня показались двое русских.

Я и оставшийся со мной солдат вскочили и изо всех сил стали взбираться на бруствер. Я не успел даже натянуть ботинки и схватить бинты. В спешке мы с трудом переводили дыхание. Я задыхался и, кажется, разбил лоб. Русские продолжали следовать за нами. Мы медленно перелезали через бруствер. Наступило какое-то безразличие, страх перед опасностью отступил. Русские находились от нас уже в нескольких метрах, но тут заметили наших пехотинцев на окраине деревни и повернули в сторону. Они стреляли в нас, и мы уже ничего не могли поделать. Спокойно двинулись дальше, поднимаясь на высокий холм.

Все в колючках и шипах от кустарников, мы наконец взобрались на холм и с него увидели, что русские покидают только что взятую деревню. Высокие столбы дыма поднимались над горящими русскими танками. Окопы перед нами были снова заняты немцами. Наше орудие стояло на прежнем месте и было хорошо видно в вечернем свете.

Смеркалось, когда мы двое и еще пять солдат пошли в контратаку. Снова подошли к окопам и атаковали с их брустверов русских. Они оказывали серьезное сопротивление, принуждая нас под огнем пулеметов ложиться на землю. Один за другим мы вскакивали, затем под огнем снова падали, а над нами разрывались о траву снаряды. Воздушная волна ударяла нам в грудь и лицо. Мы остановили наступление, выжидая, когда стемнеет.

В темноте с дикими криками бросились к своему орудию. Немного позднее подошли наши резервы и очистили территорию от врага. Я отправился к врачу. Он очистил и продезинфицировал мою рану и позволил вернуться к моим попутчикам. Ночью бои утихли.

Утром мы хоронили убитых. Молодой француз по прозвищу Тантарен держал пистолет-пулемет в еще не застывших руках. Мы вырыли для него могилу, согнули тело и уложили в яму. В его горле и в груди еще не засохла кровь. Когда мы опускали убитого, шея его подвернулась. Кровавая слизь и грязная вода полилась изо рта. Поднялся смрад, мухи закружились вокруг ямы, и мы, не скрывая своего отвращения, быстро забросали могилу. Не смогли даже поставить над ней крест, и только земляная насыпь могла теперь указать, где лежит мертвый воин. Я не мог забыть этой страшной сцены долгое время.

Последовал приказ на отступление. Вернее, на бегство. Мы погрузили на машины боеприпасы и багаж, запрягли лошадей в наше орудие и шли, шли…

Наши разбитые войска выходили из окружения неизвестно куда. Мы шли и шли.[46]

ОТСТУПЛЕНИЕ В НИКУДА.

Бегство.

Мы отступали по залитым лунным светом лесам, бесконечным полям и холмам до восхода солнца. Останавливались на отдых, засыпая в окопах и между чертополоха. Расходовали наши боеприпасы, расстреливая уже давно покинутую деревню. На пользу шло только то, что мы облегчали тем самым труд лошадей, избавляя их от лишнего груза.

Разрушенные деревни, сгоревшие дома и тлеющие бревна сопровождали нас в пути. Мы уходили, а за нами полыхало пламя, уничтожающее последние дома. Горизонт освещали лесные пожары и горящие склады боеприпасов. Там поднимались сигнальные ракеты и трассирующие пули, создавая грандиозный фейерверк в ночи. В одном ряду с нами двигались чужие войсковые колонны и время от времени шли жители сгоревших деревень с тележками, скотом или с домашним скарбом на плечах. Старухи, девушки, дети, беременные женщины, реже мужчины, босиком, в рваных ботинках или мешковине, намотанной вокруг ног. Мы, в свою очередь, гнали в тыл крупный рогатый скот и овец. Бесконечная толпа народа, идущая впереди и позади нас, извиваясь, двигалась на запад. На их пути горел лес. Повсюду встречались покинутые, окопы победоносной армии русских.

Загоралась утренняя заря, вестник горя для одних и счастья для других. Мы форсировали Десну. Здесь опять собралась огромная масса беженцев, женщин и пленных, работавших на наших позициях и уже на следующий день захваченных русскими. Дождь лил без конца. Мы шли и шли. Ночь опускалась на залитые водой перекопанные улицы опустошенной деревни. Мы продолжали идти.

Три часа удалось поспать в этой деревне, но уже в полночь нас подняли, и мы пошли дальше. Наступил день. Мы шли по лугам, полям, пастбищам и среди болот. Изредка попадались невысокие холмы. Ландшафт не менялся. Временами мы проходили по улицам богатых деревень, еще сохранивших свою красоту к концу сентября. Усталость одолевала нас. Шли, шатаясь, иногда ползли по траве. Цеплялись за борта машин, складывали на них винтовки и ранцы. Иногда приходилось волочить дрожащих лошадей за собой, в то время как у самих ноги двигались чисто механически.