Мюрвет, под взволнованные взгляды публики, открыла письмо. На ее глаза навернулись слезы. Искендер-бейзаде с удивлением воскликнул:

– Я не могу поверить своим глазам! Как это письмо дошло сюда? Не могу поверить!

Все собрались вокруг Мюрвет. Она поморгала, стараясь не плакать. Она читала письмо. В один момент она больше не смогла сдержать себя и заплакала. Затем повернулась к гостям:

– Ради бога, пусть никто не говорит Сеиту об этом письме! Я хочу сделать ему сюрприз.

Когда некоторое время спустя позвонили в дверь, Мюрвет подошла к зеркалу и проверила, не осталось ли на ее лице следов волнения.

Сеит вошел в гостиную. Расцеловавшись с женой и гостями, он открыл дверь балкона. Хлопьями падал снег. Сеит взял две бутылки, лежавшие в снегу, вернулся в гостиную и обратился к собравшимся:

– Ну что, чего нам еще ждать? Новый, 1929 год почти наступил, а мы еще не начали пить. Давайте, за стол!

Мюрвет принесла письмо и спрятала его за спиной. Ее глаза смеялись.

– И у меня для тебя есть подарок, Сеит.

– Тогда вручи.

Она протянула конверт.

* * *

Был рассвет первого дня нового года, вечеринка закончилась. Уже ни у кого не осталось сил ни пить, ни есть, ни разговаривать. Осман, его жена и Неджмийе остались на ночлег. Другие гости распрощались и разошлись. Супруги прибрались и отправились в кровать.

Когда все домочадцы проснулись, то вновь был накрыт стол. Они поели, выпили кофе и проводили Османа с женой и сестру Мюрвет.

Сеит опять погрузился в свой мир. Выражение его лица изменилось. Мюрвет, глядя на мужа, старалась понять, о чем он думает.

Мужчина чувствовал тепло близких на фотографии, которую он держал перед собой. Он думал о тех, кого не было на фотокарточке. Не было его младшей сестры Хаввы, не было старшей Ханифе. Если маленький Хасан сумел бы добраться до своего дома, то он мог бы быть на фото. Значит, его путешествие вышло в другой мир.

Сеит раскурил сигару, быстро сделал несколько глубоких затягов, вдыхая дым, словно проглатывая его. Он не мог поверить, что его отец за одиннадцать лет так сдал – волосы и борода поседели, а лоб над нахмурившимися бровями покрылся морщинами. Он вспоминал ту ночь, когда они с обидой расстались. Как же изменился гвардеец Эминов! Но его взгляд и аристократическая осанка не изменились. На ногах у отца были кавалерийские сапоги.

Сеит не плакал. Он не мог плакать. Долгое время он сидел, прижав фото к груди. Он смотрел в лицо любимого отца, прекрасно зная о том, что у них не будет больше возможности встретиться еще раз и помириться; на брата, в глазах которого больше не осталось и следа улыбки, на его восхитительную красавицу жену, на свою постаревшую мать, смотрел и в который раз переживал прошлое.

Он словно бы видел тропинки, тянущиеся в глубину лесов Ялты, и чувствовал запах зелени. Он слышал шум вод, которые спадали с вершины гор и с водопада Акансу и старались достичь Карагеля. Его сердце сжалось, глаза наполнились слезами, но он не мог заплакать. Он открыл дверь балкона, холодный воздух наполнил его легкие. Затем, будто вспомнив, что чего-то не хватает, он взял бутылку водки. Наполнив стакан, пробормотал, обращаясь к отцу, который смотрел на него с фотографии:

– Я пью за вас.

Подняв стакан, осушил его несколькими глотками и продолжил:

– Как ты и хотел, я женился на турецкой девушке.

Сеит вздохнул.

По крайней мере он смог выполнить желание отца.

* * *

Мюрвет тут же написала ответ. Взяв дочерей и сына дяди Сеита Хюльки, супруги сделали фотографию в студии Ферита Ибрагима. Хюльки был моряком – он служил на подводной лодке «Белькыс Саффет». Он присоединился к ним, надев парадную форму офицера. Как только фотография была готова, ее тут же приложили к письму и отнесли конверт на почту. Теперь молодые Эминовы с волнением ожидали вестей.

Советский цензор вскрыл конверт, пришедший из Стамбула, и его лицо побагровело от гнева. Швырнув фотографию на стол, он разразился нецензурной бранью. Он вытащил фотографию из картонной рамки. Но не удовлетворился этим. Если он найдет зашифрованное послание, то день удастся. В сущности, его сильно раздражали эти письма, которые приходили Эминовым. Несколько писем, которые пришли недавно, он отправил назад. Пришло время наказать семью перебежчиков, и последнее письмо из Стамбула будет хорошей на то причиной.

В комнате на верхнем этаже дома (Советы оставили Эминовым только эту комнату) на подоконнике сидел Мехмет Эминов, погруженный в собственные мысли. Он словно ожидал возвращения кого-то, устремив взгляд по направлению к порту за деревьями. Он все еще не мог привыкнуть к неустанно бегавшим по саду дома чужим детям, к чужим шагам на лестнице. Когда не было сильной необходимости, он не хотел выходить из своей комнаты, чтобы не видеть то, во что превратили его любимый дом и сад. Их дом поделили, образовав новые комнатки, воздвигнув наспех стены из дерева и жести, и там разместили семьи. Несколько вековых деревьев в последнюю зиму срубили на дрова. Эминов наблюдал гибель дерева, в тени которого он обнимал любимую Захиде, под которым бегали их сыновья. Он проводил время, в основном вспоминая прошлое. У него уже не осталось ничего, кроме воспоминаний. Единственной причиной жить были остатки его семьи: жена, средний сын Осман, невестка и двое внуков.

Не осталось ни земель, ни виноградников, ни домов, ни коневодства. Сначала он потерял Сеита на другом краю Черного моря – сына, которым больше всего гордился, взросление которого он с гордостью наблюдал, самого любимого сына, которому прочил свое место. И его младший сын Махмут пропал без вести. Скорее всего, его не было в живых. Махмут, полагал старик, уехал вместе со старшим братом, и отец надеялся, что тот в Стамбуле, до тех пор пока из Стамбула не пришли письма с фотографиями. На фотокарточках Махмута не было. Скорее всего, сына не было в живых. Затем наступили ужасные годы – голодные годы Крыма, вековые земли и леса которого всегда дышали изобилием. Как бы ни плодоносил Крым, его плоды загружали на суда и продавали за границу. Один из таких голодных годов забрал молоденькую Хавву. Его старшая дочь Ханифе вместе с мужем были вызваны на допрос по поводу недавно убитого в порту лазутчика – их сына, – и назад они не вернулись. Мехмет Эминов, сердце которого обливалось кровью, хотел сохранить надежду, что они в ссылке, но хотя бы живы. Аллах помиловал единственного – Османа. Супруги старались найти утешение в нем и его жене. Осман очень напоминал Сеита, но ему были присущи покладистость и послушание, которых не было у старшего брата. Последние оставшиеся вместе члены семьи – отец, мать и сын – крепко держались друг за друга.

Мысли об ужасном настоящем погружали Эминова в тоску, от которой он не мог спастись. Необходимо пойти домой к Осману и повидаться с ним. Взяв пиджак с вешалки, он надел папаху и сказал жене, куда направляется. Спускаясь по лестнице, он старался не встречаться взглядом с другими жильцами собственного дома. Только он и его жена с любовью ступали на ковры, стараясь вспомнить, каким однажды был их цвет, с любовью касались стен, на которых осыпалась штукатурка, и балюстрады, которая разрушилась и местами покривилась. По лестнице, по которой он спускался когда-то, вдыхая запах лаванды и розы, слушая звук фортепиано, на котором играла его красавица жена, сейчас сновали дурно пахнущие мужики, их крикливые жены, их сопливые дети. В тот момент, когда он приблизился к уличной двери, она неожиданно отворилась. В сопровождении одного из жильцов вошли двое военных. Жилец указал им на Мехмета: