Мурлыкая, удерживала контроль над фантазией, готовясь перейти ко второй фазе – напитке воспоминаниями. В вену был вставлен катетер, позволявший брать образцы крови в режиме реального времени, чтобы на основании уровня гормонов смоделировать на компьютере эмоциональный фон.

К моим вискам и лбу прикреплялись датчики, сканировавшие мозговую активность, к грудной клетке – измерявшие частоту биения сердца, а к глазам, носу, ладоням, ушам и даже языку – фиксаторы ощущений. Зрительных, обонятельных, тактильных, слуховых и вкусовых. Совершенный банк памяти.

Для пущей зрелищности решила продемонстрировать две вариации функционала: запись текущего момента и воспроизведение события из архива (в моем случае – презентации зеркального пространства).

Шон стоял напротив. Метрах в тридцати от шатра, гипнотизируя меня взглядом. Его уверенный гордый вид придавал уверенности и мне.

Поддержка. Я ощущала ее, даже когда мы были на расстоянии. Даниэль, Мари и ребята находились левее и держали за меня кулаки. В первых рядах зрителей мелькали лица топов: Торнтона Клая, Дориан Мариам, того самого Берда с презентации Шона, Ланы Мартинез и чуть позади остальных – Ирены Масс.

Лампочки в моем шатре засияли. Я коснулась пальцами детской карусельки с миниатюрными изображениями дракона, знака волны, лазурного кабриолета, гитары и сакуры – и фигурки пустились в бег, закрутились, унося за собой и мое сознание… Как-то отстраненно отметила, что откуда-то сверху падают бледно-розовые лепестки, и я чувствую приторно-сладкий аромат пионов… Это было не предусмотрено моей задумкой. Что-то пошло не так.

Кое-как разомкнула пудовые веки в отчаянной попытке остановить процесс и мельком увидела Шона. Его лицо по-прежнему оставалось каменным, но в голубых глазах отразился… ужас. А в следующий миг мое расслабленное, отяжелевшее тело рухнуло на меховой ковер, и я провалилась в забытье.

– Мила, как ты можешь такое говорить? – как сквозь толщу воды долетел до меня дрожащий голос мамы. Кажется, она готова была вот-вот расплакаться, но держалась из последних сил. – Это слишком жестоко. Ты же знаешь, что для нее значила эта статуэтка.

Кругом был белый туман, ориентиром в котором служили мне звуки. Что происходит? Где я? Это что… сон?

– Статуэтка? – горько усмехнулась Мила. – Статуэтка?! Да плевать я на нее хотела! Я ненавижу ее! – истерично бросила сестренка, что-то пнула ногой и разревелась. – И этот дурацкий конкурс! Если бы не он и… не я, Кара была бы цела! – Она совсем по-детски шмыгнула носом, и у меня в груди все сжалось.

«Мила, я здесь! Я с тобой! Все хорошо!», – прокричала я, но она меня не услышала.

Поморгала, пытаясь разогнать пелену, что стояла перед глазами. Но это было так тяжело…

Сделала над собой очередное усилие – и в белесой дымке проступили расплывчатые силуэты, стоявшие передо мной. Друг против друга.

– Как она могла с нами так поступить? Мама, как? Просто взяла и ушла… Так нечестно! – выпалила сестра, борясь со слезами. – Ты же говорила, что она сильная! Что со всем справится! Что мы вместе со всем справимся… Ты соврала мне, мама, соврала!

«Мила, родная, не плачь! Все хорошо! Я тебя очень люблю и каждый день вспоминаю», – снова крикнула я и с ужасом поняла, что мои губы даже не пошевелились.

Сердце ускорило бег, разгоняя кровь по сосудам, проясняя сознание, и я с удивлением отметила, что мне больно.

Боль была тупой, едва различимой. Но с каждой секундой она отчего-то ощущалась острее. Голова гудела, наливаясь тяжестью. Шея затекла и превратилась в электрический провод, который закоротило. Мышцы спины, ягодиц, ног были словно чужие. Окаменевшие, онемевшие, и в то же время горевшие огнем. Икру свело судорогой, и я дернулась, пытаясь с ней справиться. Захотелось пошевелиться, размяться и я, приложив титанические усилия, потянулась вперед, чтобы встать… Но не смогла.

– Детка, родная, не плачь, – жалостливо начала успокаивать ее мама, и я увидела, как она прижала к груди сестру, обняла. – Все наладится…

– Мама, как ты можешь так говорить? – взвилась Мила. – Ты же лучше меня знаешь, что, как прежде, уже не будет никогда! Никогда! Понимаешь?! – заорала сестренка как раненый зверь и, оттолкнув маму, убежала.

Что-то тяжелое, металлическое с глухим лязганьем рухнуло на пол, покатилось… Хлопнула дверь.

«Мила! Стой!», – крикнула я изо всех сил, но из горла вырвался лишь сдавленный тихий хрип.

Мама его не услышала. Отошла в сторонку, наклонилась, чтобы поднять то, что упало, и… разрыдалась. Это было так непривычно, так не похоже на нее, что напугало сильнее, чем немота, боль и неподвижность.

«Мама!» – прокричала я и попыталась подняться, кинуться к ней, но не смогла даже пальцем пошевелить. Тело не подчинялось. Совсем.

«Карина, ты меня слышишь?» – долетел до меня встревоженный голос Шона.

«Господи, Шон, что происходит? Ты где?!» – испуганно затараторила я.

«Не бойся, я рядом. С тобой. Я тебе помогу. Но у нас мало времени, – произнес он жестко, решительно, хотя и с тревожными интонациями. – Ты потеряла сознание во время презентации. Твоя душа отделилась от тела, и если сейчас не вернешься назад, ты умрешь».

«Шон, я ничего не понимаю… Здесь мама, Мила… Мои родные. Они плачут, я им кричу, но они меня не слышат. А еще у меня все тело ноет, и я пытаюсь к ним подойти, но не могу».

«Карина, это все не важно. В том мире ты умерла. Этого не изменишь. Отпусти родных. У тебя теперь другая, новая жизнь…»

На глаза навернулись слезы, а очертания окружающей обстановки, и без того смазанные, поплыли…

Мама подошла ближе, и мне наконец удалось ее разглядеть. Она была расстроенная, осунувшаяся. Не осталось ни намека на прежнюю гордую осанку… Господи, как она похудела!

«Мама», – жалобно прошептала я и попыталась до нее дотянуться, но все без толку.

«Карина, перестань! – рявкнул у меня в голове голос Шона. – Отпусти родных и вернись ко мне! Пока не стало слишком поздно!»

«Шон, подожди… Ты не понимаешь… Мама так близко… Мне кажется, если я постараюсь, то смогу ей сказать, что у меня все хорошо, что она не должна за меня волноваться».

«Карина, счет идет на секунды! Если ты здесь задержишься, твой мозг может умереть! Твоя семья осталась в прошлом. Сейчас ты живешь в Эдеме, работаешь в Пантеоне и встречаешься со мной. Вспомни, как мы летали на драконе, как танцевали на балу… Как я водил тебя в кино, а потом целовал… Ты нужна мне, Мандариновая девочка, слышишь? Не смей меня оставлять!» – прокричал он так же отчаянно, как я звала родных, и это все изменило.

«Хорошо, – прошептала я обреченно. Мысль, что придется снова покинуть близких, казалась невыносимой, но решение было принято. – Что надо делать?»

«Иди на мой голос. Думай обо мне. О том, что связано с Эдемом».

Шон говорил, и я ощущала, как удаляюсь от мамы, от Милы и от всего, что было так дорого мне в прошлой жизни.

«Запомни: когда ты очнешься в своем шатре, на тебя накинется твоя же иллюзия. Ты во что бы то ни стало должна вернуть над ней контроль. Это будет сложно, но осуществимо, если ты мгновенно мобилизуешь силы. Не думай ни о чем, просто действуй. Ты сможешь! Я помогу…»

Голос Шона исчез, и я медленно открыла глаза. Голова раскалывалась, тело гудело. Я по-прежнему лежала на боку в своем шатре. Но как же здесь было холодно.

Сквозь распахнутые занавески увидела зрителей на трибунах. Они отошли подальше и были напуганы: прижимали руки к губам, что-то кричали, держали щиты… Лицо Дориан кривилось то ли от боли, то ли от перенапряжения. Жуткие тени Ланы плыли по воздуху, сгущая вокруг нее мрак. Берд, трансформировавшись в волка, встал на четвереньки и, рыча, морща лоб от усилий, двигался ко мне, как в замедленной съемке. Так, будто воздух вокруг шатра уплотнился и превратился в преграду, которую было почти невозможно преодолеть. Ирена едва заметно улыбалась, а Механический человек что-то бормотал, и мне почему-то показалось, что время внутри моей фантазии изменило свой ход. Исказилось, замедлилось, давая шанс для маневра.

Шон неподвижно сидел на крыше Пантеона и потухшим безжизненным взглядом взирал на меня. Его тело и лицо окаменели, и мне захотелось