По отмели мы дошли до берега, а там пришлось карабкаться наверх, цепляясь за мокрые корни. Берег сплошь зарос деревьями, и там было гораздо темнее, чем на воде, потому что деревья стояли вплотную друг к другу и заслоняли свет. Пробираться сквозь густые заросли было нелегко, но мы справились с этим и вышли на заболоченную просеку, которая тянулась на несколько километров. Благо тут деревьев стало поменьше, лунный свет пробивался и освещал нам путь, но все равно было трудно. По левую руку высилась стена деревьев, густая и грозная тень. По правую руку — другая линия, местами редевшая и уходившая под откос к реке, — там и ступить было некуда, не говоря уж о том, чтобы идти по этому болоту. Какое-то время мы еще держались близко к реке и слышали ее шум, но из-за этого болота нам пришлось отклониться в сторону, к дальней линии деревьев. Ноги глубоко увязали в грязи. Каждый раз, когда Терри или я вытаскивали стопу из грязи и опускали ее снова, раздавался такой звук, словно гигантский младенец сосет пустую титьку. Вымотались мы очень быстро.

Звезды подсказывали нам, в каком направлении двигаться. Так-то было ясно, что нужно идти вверх по течению реки, и мы выйдем к дому преподобного, но по прямой идти не получалось, то болото, то кустарник, то сплошные заросли. Ничего не стоило сбиться с тропы и даже не заметить, как далеко ты ушел от реки, и более того — развернуться и пойти обратно, туда, откуда ты пришел, все время воображая, будто продвигаешься к своей цели. Вот мы и сверялись со звездами всякий раз, когда удавалось разглядеть их в просвете между деревьями.

Так мы плелись довольно долго и набрели на дерево, которое стояло себе одно-одинешенько посреди болота. Оно было достаточно крепким, чтобы выдержать нас обоих, и мы прислонились к нему отдохнуть, а заодно поскребли об его ствол подошвами и счистили грязь.

— Я тебе лгал, — сказал Терри.

— Насчет чего?

— Что я не педик. Говорил, будто, когда я увидел Мэй Линн голой, меня это завело, а на самом деле нет. Я не хотел врать, но и чтоб ты знала, какой я на самом деле, тоже не хотел. Но я должен сказать тебе правду как другу.

— Терри, мне все равно.

— Правда?

— Мне важно лишь то, как ты относишься ко мне. Ты добр ко мне, и ты добр к Джинкс, и из всех нас ты больше всего хлопочешь о том, чтобы мечта Мэй Линн попасть в Голливуд хоть как-то, но сбылась. Мы с Джинкс могли бы и наплевать на это. Я горжусь тобой и рада, что мы — друзья. Больше всех на свете я люблю тебя и Джинкс.

— Цветная девчонка и извращенец, — усмехнулся он. — Удачно ты себе друзей подбираешь.

— В этом нет ничего странного. Странные те люди, которых это удивляет.

— Ты не презираешь меня за то, что я солгал тебе — ну, будто меня привлекала Мэй Линн?

— Нет. Если б ты был другим, если б тебе не нравились мальчики, я бы, наверное, полюбила тебя. В смысле — как девушка парня. Ты самый красивый и самый хороший, кого я знаю.

— Не будь я таким, каков я есть, я бы непременно полюбил тебя — в смысле, как парень девушку. — Он примолк, а когда вновь заговорил, то серьезнее, чем пуля промеж глаз — И не такой уж я хороший. Вовсе нет.

— Приятно слышать, — сказала я. — Насчет полюбил бы. И ты правда хороший. И если хочешь знать, — добавила я немного погодя, — то ты вовсе не «девчонка», пусть не дразнятся. Ты храбрый и сильный. Храбрый, как настоящий парень. Ты очень храбрый.

— Спасибо, — сказал он и отвернулся, стал смотреть куда-то в непроглядную тьму. — Я бы много еще о чем хотел с тобой поговорить, но попозже.

Я не знала, о чем он хотел поговорить, а нас ждали неотложные дела, так что расспрашивать я не стала. Пора было двигаться дальше. В небе замелькали зарницы, послышался отдаленный гром. Мы заторопились, но в итоге выяснилось, что не будет ничего, кроме сухих разрядов молний и глухого грома вдали.

Наутро поднялся туман, белый, как хлопок, плотный, как зимние облака. Фонарь пробивал лишь узкий ход в сплошном тумане, который накрывал нас с головой. Ни звука, не квакнет лягушка, не слышно было сверчков, что само по себе казалось странным и необычным. Только наши ноги чавкали по глубокой грязи в царстве тишины и одиночества.

А мы все шли, пока на востоке не заиграли краски: понизу, у самой земли, нежно-алые, точно лепестки розы, а повыше — яркое золото. Усилилась жара, и туман начал таять, как мороженое в июле. Терри выключил фонарь и убрал его.

Был уже светлый день, когда у нас под ногами проползла, извиваясь в траве, крысиная змея. Мы замерли на месте, глядя ей вслед, потом тронулись дальше. Со стороны реки появились большие белые птицы, одна пролетела высоко у нас над головами, и мы разглядели в ее клюве рыбу.

— Может быть, это хорошее предзнаменование, — сказал Терри.

— Если только не смотреть на это с точки зрения рыбы, — уточнила я.

Солнце поднялось уже высоко и сильно припекало, а мы еще не добрались до знакомых мест. Трудно было угадать, сколько мы уже шли, ведь мы не знали, в котором часу двинулись в путь. Нам казалось, мы идем часа четыре, может быть, пять. По ровной и сухой дороге мы давно бы одолели весь путь, но болото замедляло наше продвижение и отбирало все силы, так что мы обрадовались, завидев сосновую рощицу — если идти через нее, там земля, должно быть, сухая.

Сосновая рощица оказалась жиденькой, и в просвет между деревьями я заприметила по ту ее сторону церковь, где еще недавно служил преподобный. Неожиданно для себя мы оказались довольно высоко — оказывается, наша дорога шла вверх, но так медленно и с таким незначительным уклоном, что мы и не заметили, как вышли намного выше дома преподобного Джоя.

Мы подошли к церкви. Двери были распахнуты, внутри какая-то добрая христианская душа написала большими черными буквами слово ПРЕЛЮБАДЕЙ — именно так, причем дважды, на двух стенах, а на свободном месте красовалась фраза подлиннее насчет того, как преподобный Джой забавляется с ослицами — а это уж точно неправда. У него и ослицы-то не было.

Выйдя из церкви, мы остановились у порога и посмотрели на тропу, которая спускалась к дому. Отсюда было видно парадное крыльцо с распахнутой дверью, внутри мерцал свет фонаря, и грузовик констебля Сая не сдвинулся с места.

— Думаешь, он подкарауливает внутри? — спросил Терри.

— Не знаю. С чего это он торчит там? Деньги ищет?

— Не найдет, — заверил меня Терри.

— Если ты оставил мешок валяться на полу, чтоб вынюхать их, породистой ищейки не понадобится, — сказала я.

— Я его перепрятал.

— В доме?

— В сарае для инструментов.

— Он же был заперт, — удивилась я.

— Я знал, где преподобный прячет ключ, — пояснил Терри. — Иначе как бы я туда залез?

— А где же он прятал ключ?

— В том-то и беда, — сказал Терри. — Деньги и Мэй Линн уже не в доме, но ключ все еще там. В щели дверной рамы, сбоку, ближе к крыльцу. Я подсмотрел раз, как преподобный туда его прячет, а когда он ушел, позаимствовал ключ и заглянул в сарай. Любопытно было, что там у него. Судя по тому, как он запирал его, я думал, вдруг там какой-то секрет, и нам лучше про него знать. А там всего лишь дрова и хорошие инструменты, ну, я и решил, что для денег и праха это подходящее укромное место.