шаг в сферу нового, внутреннего восприятия субъективного чувства. Это был великий шаг, по ощущению самих греков, коль скоро они – по словам Платона[170] – почитали Сапфо как десятую музу[171].

«Фиалкокудрая, сладкоулыбающаяся, чистая» – писал о ней поэт Алкей[172].

«Некоторые говорят, что лучшее на земле – всадники, другие считают, что это пешие воины, третьи – что корабли. Я же говорю лучшее – это любимое существо, по которому тоскует моё сердце».

Это – Сапфо.

«Если я тебя только увижу, больше ни звука не выходит из моих уст, мой язык ломается, тонкий огонь распространяется у меня под кожей, перед глазами чернеет, в ушах шумит, пот течёт по телу, всё оно дрожит, я становлюсь бледнее травы, я выгляжу почти как мёртвая».

И это – Сапфо.

Больше чем поэтесса. Читаешь о ней, и кажется, что она вырвалась из своей эпохи, из древнегреческого полиса, из гинекея, прожила различные эпохи, Возрождение, суфизм, романтизм, реализм, экзистенциализм, феминизм, чтобы нигде не останавливаться, чтобы позволить себе оставаться свободной женщиной во все времена.

Мало о ней знаю, но будто знаю всё. Хочу узнать всё больше и больше, но не покидает ощущение, что не узнаю больше того, что знаю.

Остановлю свои фантазии, просто её имя должно было попасть на страницы этой книги, хотя бы в «Дневник».

Вторая из этих женщин – маркиза де Помпадур[173].

Женщина, о которой пишут, что она не только позволяла себе вмешиваться в государственные дела, но и долгие годы (десятилетия) покровительствовала наукам и искусствам.

Конечно, в качестве официальной фаворитки короля у неё были огромные возможности. Но, можно с полным основанием сказать, что маркиза Помпадур сама себя создала. Вспомним, она была из третьего сословия, она была Жанна-Антуанетта Пуассон, а стала маркизой де Помпадур,

…не по этой ли причине Вольтер[174], который восхищался ею, в то же время позволял себе подсмеиваться над её мещанскими манерами…

Она могла затеряться в этом веке, в этой среде, не затерялась и пусть кто-нибудь возьмётся доказать, что всё решили обстоятельства (повезло), а не выдающиеся способности этой необыкновенной женщины.

На этом вновь остановлюсь, достаточно и того, что назвал это имя, маркиза де Помпадур.

«Волшебная сказка» Джейн Остин: «леди и джентльмены» как ориентир для всех

Марк Твен[175] писал о Джейн Остин[176]:

«У меня нет прав критиковать книги, и я не делаю этого, кроме случаев, когда я их ненавижу. Мне часто хочется критиковать Джейн Остин, её книги так меня бесят, что я не могу скрыть своё бешенство от читателя, по этой причине мне приходится останавливаться, стоит только начать. Каждый раз, когда я открываю «Гордость и предубеждение»[177], мне хочется размозжить ей череп её собственной берцовой костью».

Большой писатель, который не принимает произведения другого большого писателя, довольно распространённое явление. Л. Толстой не признавал У Шекспира, В. Набоков Ф. Достоевского, У Фолкнер Э. Хемингуэя[178], при желании можно продолжить этот список. У каждого большого писателя свой художественный мир, он в него погружён, можно сказать, замурован, и не всегда в состоянии воспринять красоту иного художественного мира. Но слова М. Твена о Дж. Остин я привёл не случайно.

Во-первых, обратите внимание на слова: «стоит только начать… каждый раз». Откуда же брались эти «каждый раз», с какой целью, и сколько их было?

Во-вторых, нечто подобное, когда перечитываю «Гордость и предубеждение» испытывал и я сам. «Каждый раз» было всего пару раз, ненависти, бешенства, тем более желания «размозжить череп» не было, что-то действительно раздражало, но, вместе с тем, «каждый раз» раздражение проходило, и вспоминал героев романа с симпатией и даже с улыбкой.

То, что «раздражало» – более или менее понятно. Претенциозные названия, более подобающие моральным трактатам. Странные герои, прежде всего, героини, создаётся впечатление, что жизнь их протекает от бала к балу. А сами балы – спасибо экранизациям романа, можем воочию представить себе эти балы, – торжество добропорядочности, естественно, танцы, но совсем не танго, никаких соприкосновений, только лёгкий флирт, полувздохи, полунамёки. Сразу после бала, разговоры, чуть-чуть злословия, но без злости, без агрессии, и так до следующего бала.

Действительно, что нам до этих людей с их праздной жизнью, пересудами, богатыми наследниками и выгодными партиями?

Что нам до писательницы, которая взялась изобразить этих людей и их праздную жизнь?

Раздражало и морализаторство писательницы. Не была замужем, скорее всего, так и осталась девственницей, а позволяет себе учить, какой должна быть семья, какое место должна занимать в ней любовь, и всё в этом роде, такое же банальное, как и несбыточное. Попробовала бы сама, и год, и десять, и двадцать, с одним и тем же мужчиной, возможно, в какой-то момент обнаружила бы, что уши у этого мужчины неприятно растопырены, они постоянно бросаются в глаза, и ничего другого уже не видишь, не слышишь, не соображаешь.

А потом вдруг начинал понимать, всё это если и имеет отношение к Джейн Остин, то весьма отдалённое. Она из другой культурной галактики. Не в том смысле, что жила в своём времени, а у каждого времени свои правила и свои нормы, а в том, что жила в своём времени, но, как оказалось, поверх своего времени. Прозрела что-то такое, что вышло за границы жизни, которую она изображала.

Что же составляет «культурную галактику» Джейн Остин?

Что же она прозрела?

Попробую, хотя бы чуть-чуть расколдовать эту «культурную галактику», насколько хватит интеллектуальных сил и воображения.

В. Набоков[179] пишет о романе Джейн Остин «Мэнсфилд-парк»:

«Мэнсфилд-парк» – это волшебная сказка, но ведь, по сути, все романы – сказки. Стиль и материал Джейн Остен на первый взгляд кажутся устарелыми, ходульными, нереалистичными. Это, однако же, заблуждение, которому подвержены плохие читатели. Хороший читатель знает, что искать в книге реальную жизнь, живых людей и прочее – занятие бессмысленное. В книге правдивость изображения человека, явления или обстоятельств соотносится исключительно с миром, который создан на её страницах… Для талантливого автора такая вещь, как реальная жизнь, не существует – он творит её сам и обживает её. Ощутить прелесть «Мэнсфилд-парка» можно только приняв его законы, условности, упоительную игру вымысла».

Позволю себе распространить мысли В. Набокова и на роман «Гордость и предубеждение». Перед нами не просто «волшебная сказка», сколько «волшебная сказка» самой Джейн Остин. Мир, который она придумала, в котором жила, который был скроен по её меркам, реальным и воображаемым. Джейн Остин позволяет себе быть ироничной