— СМЕРТЬ ублюдку! СМЕРТЬ ему! СМЕРТЬ ему!

Набычив голову, он в четыре стремительных шага прорвался через толпу. Один из пикетчиков уронил плакат и бросился ему наперерез, говоря:

— Спокойно, дружище! Сбавь обороты…

Но Фэллон отшвырнул его в сторону, затем вывернулся из захвата второго подоспевшего мужчины и, вцепившись обеими руками в лацканы пиджака Митчелла, одним махом разодрал и смял его, как тряпичную куклу. Он успел увидеть мокрый рот и перекошенное от ужаса лицо Митчелла на фоне асфальта, а последнее, что он запомнил, прежде чем над его головой взметнулась рука с полицейской дубинкой, было чувство абсолютного блаженства и облегчения.

Полуночный шум на обоих концах телефонной линии затруднял понимание, отчего поступивший в «Нью-йоркский бар Гарри» звонок вызвал некоторое замешательство у бармена. В первую минуту он смог уяснить лишь то, что звонят из какого-то ночного клуба в Каннах, а напряженно-торопливый голос оператора как будто предполагал чрезвычайную ситуацию. Но потом, заткнув пальцем другое ухо и прокричав в трубку несколько вопросов, бармен понял, что это всего-навсего Кен Платт, которому приспичило поболтать о какой-то ерунде со своим другом Карсоном Уайлером, и, раздраженно встряхнув головой, переместил аппарат на стойку перед Карсоном, рядом с его бокалом перно.

— Это по твою душу, черт побери, — проворчал он. — Твой приятель на проводе.

Как и многие другие парижские бармены, он хорошо знал этих двоих: красавчика Карсона с узким интеллигентным лицом и почти британским выговором и смешливого толстяка Кена, вечно таскавшегося за ним по пятам. Оба они три года назад окончили Йельский университет и теперь старались получить максимум удовольствий от пребывания в Старом Свете.

— Карсон? — раздался в трубке нетерпеливый, нервно вибрирующий голос. — Это я, Кен. Так и знал, что застану тебя в этом баре. Слушай, ты когда наконец объявишься здесь, на юге?

Карсон нахмурил четко очерченные брови.

— Ты отлично знаешь, когда я объявлюсь, — сказал он. — Я же послал телеграмму, что приезжаю в субботу. Да что с тобой такое?

— Со мной все в порядке, разве что слегка на взводе. Но, послушай, я вот по какой причине звоню: тут один джазовый пианист по имени Сид выдает отменные пассажи, и я хочу, чтобы ты его послушал. Мы с ним подружились. Подожди, я переберусь поближе к роялю, чтобы тебе было лучше слышно. Минуточку.

До Карсона донеслись какие-то шорохи и скрежет, потом смех Кена, чей-то ответный смех, и наконец сквозь этот шум пробилась музыка. В телефоне она звучала, как из жестяной банки, но это не помешало ему оценить мастерство пианиста. Исполнялась «Sweet Lorraine»[17] — с богатыми вариациями в традиционном стиле, без пошлых таперских ужимок, — и Карсон с удивлением признал правоту Кена, хотя тот мало что смыслил в джазе. Через минуту он передал трубку своему случайному соседу за барной стойкой, торговцу сельхозтехникой из Филадельфии.

— Послушайте это, — сказал он. — Высший класс.

Торговец прижал ухо к трубке, и вскоре лицо его скривилось в озадаченной гримасе.

— Что это такое? — спросил он.

— Это «Милая Лоррейн».

— Я не о песне, а вообще. Откуда это звонят?

— Из Канн. Там вовсю гуляет некий Кен. Вы ведь знакомы с Кеном?

— Нет, не знаком, — сказал торговец, вновь прислушиваясь. — А теперь вместо музыки чей-то голос. Похоже, спрашивают вас.

— Алло? Алло? — повторял в трубке голос Кена. — Карсон?

— Да, Кен, я здесь.

— Ты куда пропал? Кто был этот другой парень?

— Это один джентльмен из Филадельфии по имени… — Он вопросительно взглянул на торговца.

— Болдинджер, — подсказал тот, оправляя лацканы пиджака.

— По имени мистер Болдинджер. Он тут составляет мне компанию.

— Понятно. Как тебе игра Сида?

— И вправду отменная, Кен. Передай ему, что я назвал это высшим классом.

— Хочешь с ним поговорить? Он тут рядом, погоди.

В трубке вновь раздались шорохи, а затем появился новый голос — густой, звучный и, судя по всему, принадлежавший мужчине средних лет.

— Привет, — сказал он.

— Привет, Сид. Меня зовут Карсон Уайлер, и мне очень понравилась ваша игра.

— Спасибо, — ответил голос. — Большое спасибо. Очень приятно это слышать.

Этот голос мог принадлежать как цветному, так и белому, но Карсон пришел к выводу, что он цветной, прежде всего из-за интонации Кена — чуть смущенной и вызывающей одновременно, — с которой прозвучали слова «Мы с ним подружились».

— В ближайшие выходные я буду в Каннах, Сид, — сказал Карсон, — и с радостью…

Однако Сид уже вернул трубку Кену.

— Карсон?

— Что?

— Когда именно ты приедешь в субботу? В смысле, каким поездом и все такое?

Изначально они планировали поехать в Канны вместе, но Карсон увлекся одной девчонкой в Париже, и Кен отбыл на юг в одиночку, рассчитывая, что Карсон присоединится к нему через неделю. Но с той поры прошел уже почти месяц.

— Я не могу сказать точно, каким поездом, — сказал Карсон, уже начиная сердиться. — Велика ли разница? В субботу, чуть раньше или чуть позже, увидимся в отеле.

— О’кей… Ах да, я вот еще почему звоню. Хочу поручиться за Сида для вступления в Би-Би-Эм.

— Согласен. Отличная идея. Передай ему трубку.

Ожидая у телефона, он достал свою авторучку и попросил у бармена регистрационную книгу ББМ.

— Привет еще раз, — послышался голос Сида. — Куда это вы собрались меня записать?

— В Би-Би-Эм, — сказал Карсон. — Братство Барных Мух — что-то вроде интернационального клуба, основанного здесь, в «Баре Гарри», году этак… сейчас не помню в каком. Много лет назад.

— Занятно, — хмыкнул Сид. — Я не против.

— Раз так, я должен предварительно ввести вас в курс дела, — объявил Карсон; и в дальнейшем даже бармен, которому давно уже наскучила вся эта возня с ББМ, не удержался от довольной улыбки, слушая, каким серьезным и торжественным тоном Карсон просвещает новичка. — При вступлении в клуб вы получаете значок с изображением мухи, который следует носить в петлице, а также печатный буклет с клубным уставом, правилами и перечнем всех баров Би-Би-Эм в разных странах. Самым главным из правил является следующее: при встрече двух членов клуба каждый из них должен потереть пальцами правой руки плечо другого, издавая при этом жужжание: «Бзз-бзз!»

В этом заключался один из особых талантов Карсона — он умел получать удовольствие от самых пустячных вещей и запросто делиться этим удовольствием с другими. Большинство людей при описании столь нелепых правил в разговоре с высококлассным джазменом не удержалось бы от смущенной усмешки, давая понять, что все это не более чем игра для развлечения туповатых туристов-одиночек, а вся прелесть этой игры как раз и заключается в ее примитивности. Но Карсон преподносил эту информацию как нечто действительно важное. Похожим образом он несколько лет тому назад ухитрился приобщить литературно продвинутых старшекурсников Йеля к обязательному просмотру комиксов в воскресных выпусках «Нью-Йорк миррор», что стало у них своеобразным ритуалом; а в Европе тот же самый дар помогал ему легко и быстро завязывать знакомства, в том числе с его нынешней пассией, юной художницей-шведкой, из-за которой он и задержался в Париже. «У тебя безупречный вкус буквально во всем, — восхищалась она в памятную ночь их знакомства. — Ты широко образован и в то же время умеешь мыслить неординарно».